Федор Левин - Из глубин памяти

Как ни интересен рассказ Ираклия Андроникова о своем пути с иллюстрациями из его замечательных живых «портретов», я все же был бы счастлив вновь услышать и увидеть его рассказы в неурезанном виде. И не случайно, что в телефильме более всего впечатляет самый полный среди других рассказ об Остужеве «Горло Шаляпина».

Ираклий Андроников — редчайший талант, многообразный талант, целое явление. Он ученый, один из лучших знатоков жизни и творчества Лермонтова. Он один из неутомимых исследователей, «следопытов». В поисках рукописей, портретов, книг, архивных материалов, в решении научных загадок он способен предпринимать бесконечные путешествия. Он умеет необыкновенно интересно рассказать о своих разысканиях, делая читателя страстным соучастником исследований, вовлекая его в их сложный и увлекательный процесс. Автор и исполнитель устных рассказов, необыкновенный мастер, который — один — может держать в напряжении огромный зал час, два, три, — Андроников сам же разрабатывает историю и теорию этого жанра. Он настоящий писатель. Его слог и язык образцовы. Вот и попробуйте найдите другого такого человека, который был бы одновременно ученым, критиком, следопытом, писателем, артистом, рассказчиком. А в жизни — обаятельным и доброжелательным человеком. Не найдете. И в общем это здорово, что мне посчастливилось тридцать с лишним лет назад притащить его в Москву и представить моим товарищам-литераторам, хотя, конечно, Андроников стал бы Андрониковым и без всякого моего участия.

С Михаилом Ильичом Роммом я познакомился в 1938 году, когда работал в Комитете по делам кинематографии. Михаил Ильич был уже создателем и «Пышки», и «Тринадцати» и одержал тогда одну из своих крупнейших творческих побед, поставив «Ленин в Октябре». Фильм обошел все экраны страны, имел огромный успех за рубежом.

Ромм был на подъеме. Он и тогда и после производил на меня — воспользуюсь старым, редко употребляемым словом — чарующее впечатление. Его ум излучал невидимые — а порою казалось, что даже видимые, — глубоко проникающие лучи. Тонкий, острый, многогранный ум, широта кругозора, великолепное чувство юмора, мгновенная реакция на мысль собеседника, необычайное знание и понимание жизни и искусства — короче, все то, что в совокупности составляет большой талант, — все это было у Ромма.

О нем и его творчестве еще будут написаны книги.

Я же хочу поведать о некоторых запомнившихся мне рассказах Михаила Ильича в беседах, на творческих совещаниях, семинарах и на разных заседаниях. Вот три из них.

Как-то Михаил Ильич заговорил о том, что актер должен быть в некотором смысле бесстыдником. Ведь обычно человек, ставший предметом созерцания, общего внимания, чувствует себя неловко, стесненно.

Исключение составляют кокетливые и самодовольные женщины, скажем прямо — не очень далекие, убежденные в своей красоте и неотразимости. Общественно политические деятели, лекторы, агитаторы в начале своего пути с трудом преодолевают робость и скованность. Их спокойствие и выдержка на трибуне, на кафедре достигаются после нескольких лет выступлений, они привыкают постепенно к тому, что их слушают, на них смотрят сотни и тысячи глаз. Но актерам труднее всего. Ведь они не только говорят со сцены. Актер делает свое тело как бы органом выступления: руки, ноги, фигура, лицо и мимика актера — все это предмет общего напряженного внимания.

Быть таким объектом созерцания трудно и стыдно. Актер должен перестать стыдиться.

— В самом деле, — говорил Ромм, — разве не стыдно, например, быть певцом? Выходит крепкий, здоровый мужчина, которому надо бы заниматься настоящим мужским делом, как все другие люди, рубить дрова, быть инженером, врачом… А он, видите ли, поет и играет и за это еще деньги получает. Можно даже подсчитать, — продолжал, улыбаясь, Михаил Ильич, — сколько он получает за каждую спетую ноту. «А-а!» — рубль. «А-а!» — еще рубль. Это же неестественно. Помните того извозчика, который допрашивал Шаляпина, что тот делает, и удивлялся, когда Шаляпин отвечал: «Пою». — «Я тоже пою, когда выпью, — говорил извозчик. — Что ты делаешь?» Извозчик не понимал Шаляпина. У Сейфуллиной есть рассказ «Певец». Тоже об этом. Пение со сцены — чистая условность. Вот однажды я вышел из гостей с Иваном Семеновичем Козловским. На улице было темновато. Мы шли не торопясь. Навстречу нам попались две девушки. Козловский был в хорошем настроении. Он остановился, развел руки и запел вполголоса своим чудесным тенором: «Куда, куда, куда вы удалились!»

Девушки прыснули, обошли нас, и одна сказала другой: «Вот дурак, воображает, что он Козловский».

Иван Семенович был очень сконфужен.

В другой раз Михаил Ильич говорил о том, что миллионы читателей и зрителей еще весьма наивно воспринимают литературу и искусство, принимают их за действительность. Они видят актера, играющего героя или злодея, и личность актера в их представлении срастается с воплощаемым персонажем.

Известный актер И. Лагутин играл филера в фильме «Ленин в Октябре», отлично играл, — помните, как он расспрашивает о приметах «неизвестного», которого ему надо выследить: «Уши какие, уши?» Так вот однажды после выхода картины на экран ехал он в трамвае и заметил, что какие-то двое упорно к нему присматриваются и тихо говорят друг с другом. Артист прислушался.

— Он?

— Конечно, он. Шпик.

— Как же он на свободе?

— Должно быть, отсидел срок или амнистировали.

— Ну да. За Ленина и амнистировали. Не может быть. Я б его расстрелял.

— А может, скрывается?

Артист вышел на площадку, трамвай приближался к нужной ему остановке. Да он и струхнул немного. В лучшем случае потащат в милицию.

Двое вышли за ним, стояли на площадке, глядели с ненавистью. Он уже хотел объяснить им, в чем дело, но тут трамвай остановился, и он вышел. Вслед донеслось:

— Надо было хоть по шее ему дать! — говорил один.

— Спихнуть с трамвая, — вторил другой.

— Еще любопытнее получилось с Щукиным, — говорил Ромм. — Я начал работу над «Лениным в 1918 году», а «Ленин в Октябре» уже прошел по экранам.

После очередной съемки поздно вечером вышли мы с Щукиным из студии, взяли такси. Ехали и разговаривали. О чем? — не помню. Да это и несущественно. Сначала довезли до дому Щукина, он простился, а шофер повез меня дальше. Вдруг он сказал:

«До чего ваш товарищ на Ленина похож. Голос и все-все, только не картавит».

«А вы видели Ленина?» — спрашиваю я.

«При его жизни не случалось, а видел в кино. Знаете «Ленин в Октябре»? Видели?»