Федор Левин - Из глубин памяти

«Это со мной ехал артист Щукин, Борис Васильевич, — сказал я. — Он играет Ленина в этом фильме».

Шофера это пояснение нимало не смутило.

«До чего похож», — повторил он.

Третье, что мне очень запомнилось, — выступление М. Ромма в сценарной студии. Он говорил о том, как трудно написать начало пьесы, ее завязку. Почти невозможно избежать искусственности. От автора ничего не скажешь. Ввести в обстановку, в интригу должны реплики, монологи, диалоги самих действующих лиц. Иногда они явно говорят не друг с другом, а для зрителя. «Представьте себе, что я бы, обращаясь к матери, вдруг заговорил так: «Как хорошо, мама, что мы с тобой тридцать лет назад поселились в этой квартире и я стал кинорежиссером, а ты занялась зубоврачебной практикой». Мать посмотрела бы на меня, как на сумасшедшего.

Во французских водевилях завязка делается прямо и откровенно. Вот, например. Подымается занавес. На сцене заборчик, калитка, сбоку ручка звонка. За калиткой сад, в глубине его видна терраса небольшого домика. Из-за боковой кулисы появляется молодой франт. Он сразу обращается к публике:

«Мой дядюшка Селестен умер. Он оставил мне пятьсот тысяч франков, но с условием, чтоб я женился на моей кузине Люси, которой я никогда не видел. Иначе ничего не получу. Мне пришлось оставить на время Париж и приехать сюда, в эту провинциальную глушь. Воображаю, какая уродина и дура эта Люси. Но что поделаешь, пятьсот тысяч, вы сами понимаете. Итак, бросаюсь головой в омут. (Подходит к калитке и дергает звонок.)»

И пьеса начинает двигаться. Мы введены в обстоятельства действия. Конечно, ценой явной условности — обращения к публике и вступительного рассказа.

Но вот гениальная, совершенно естественная, быть может, единственная в мировой драматургии завязка. Это — в «Ревизоре»: «Господа, я пригласил вас, чтобы сообщить пренеприятное известие: к нам едет ревизор». — «Как ревизор?»

И все завертелось колесом, и все понятно и движется само собой, своим ходом, без всяких натяжек».

Помню, я был на просмотре его ленты «Обыкновенный фашизм». Фильм так взволновал меня, что после просмотра я подошел к Михаилу Ильичу в вестибюле ЦДЛ и попросил разрешения поцеловать его за эту картину. Мы обнялись и поцеловались.

Ко дню семидесятилетия Михаила Ильича я послал ему поздравительное письмо и получил сердечнейший ответ.

В этом ответе, кроме обычной благодарности за поздравление, снова обнаружились его доброта и глубокое уважение к людям, делающим в меру своих сил общее дело литературы и искусства.

Немало лет был я близко знаком с семьей, о которой стоит рассказать, потому что и Александр Александрович Таксер и его жена Елена Феликсовна Усиевич были люди замечательные.

В 1926 году я работал в Севастополе в районном комитете партии. Крымский обком осенью созвал областное совещание по вопросам партийного просвещения. Здесь увидел я в первый раз нового заведующего отделом пропаганды и агитации обкома А. А. Таксера.

Представьте себе человека лет тридцати пяти, не более, худощавого, светловолосого, голубоглазого, с несколько удлиненным, тонко очерченным лицом. Он вел совещание очень деловито, твердо, по строгому регламенту, не давая ораторам отвлекаться и растекаться в стороны, но в то же время тактично. В нем чувствовалась воля, принципиальность, деловитость, целеустремленность, сосредоточенность. Он был настоящий образцовый партийный работник.

Все заметили, что у Таксера не было одной ноги, он пользовался протезом, довольно искусно по тем временам сделанным. Я долго считал, что ногу он потерял на войне — мировой или гражданской, но спрашивать Таксера, где он лишился ноги, мне казалось неуместным. Однако он сам однажды рассказал мне, как это случилось. История эта любопытна.

Еще юношей колол он дрова и по нечаянности, потеряв равновесие, ранил себе колено. Ранение было незначительное, ни он, ни родители не обратили по-настоящему внимания на эту «царапину», перевязали ногу и на том покончили. Но колено загноилось, юношу пришлось положить в больницу во Владивостоке. Здесь какой-то врач распорядился взять ногу в гипс. Трудно немедику сказать, почему так получилось, но нога разболелась необыкновенно. Александр Александрович рассказывал: если даже кто-то входил в палату, то от легкого сотрясения пола и кровати боль усиливалась так, что он чуть не криком кричал. Врачи пришли через две недели к выводу, что ногу надо отрезать. Ни родители, ни сам Александр Александрович и думать об этом не хотели.

И они попросили у врачей разрешения привести известного в городе китайского доктора. Те пожали плечами и согласились.

Пришел в палату старый китаец в грязной одежде с мешком в руках. Он вынул из мешка грязные, и даже с ржавчиной, отнюдь не медицинские, а не то плотницкие, не то столярные инструменты, пилу, молоток и еще что-то в том же роде. Гипс сняли, на распухшее воспаленное колено было жутко смотреть.

Немытыми, заскорузлыми руками с черными от грязи ногтями китайский врач потрогал колено, — Таксер корчился от боли, — и резанул своей пилой по багровой опухоли. Брызнул гной, Александр Александрович едва не умер тут от болевого шока. Китаец вынул из своего мешка какую-то траву, отделил порядочную горсть и положил на рану. Из обширного кармана своего халата он достал другую траву и объяснил, что ее надо заварить кипятком, дать настояться и пить три раза в день по чайному стакану. Затем врач сказал, что придет на другой день, и удалился. Так началось это лечение.

Таксер стал быстро поправляться, опухоль уменьшалась. Китаец ежедневно появлялся утром. Ране он затягиваться не давал; если нужно было, снова вскрывал ее своей пилой, клал на нее горсть травы, давал траву для настоя. Так прошло дней десять. Но тут у Таксера начался сильнейший понос. Китайского врача это не смутило, он принес другую траву, сказал, что ее надо также заваривать и пить настой три раза в день по стакану. Видимо, других дозировок в его обиходе не было. Понос немедленно прекратился. Таксер возобновил прием настоя первой травы. Снова понос. И получилось так: от первого настоя заживает колено, но открывается понос, от второго прекращается понос, но вновь опухает нога.

Врач бился несколько дней, но потом заявил, что больше ничего сделать не может, слишком поздно его позвали.

И кончилось тем, что ногу все же пришлось ампутировать.

Перед приездом в Крым Таксер заведовал отделом агитации и пропаганды Дальневосточного крайкома, там, кстати сказать, под его началом работал Иван Михайлович Беспалов, известный впоследствии литературовед и критик.