Эрих Ремарк - Время жить и время умирать [litres]

– Само собой. Я ведь теперь плыву по течению. Примитивный жизненный инстинкт. Раньше было иначе. Хотя, возможно, тоже обман. Капелька надежды еще оставалась. Ладно. Все время забываешь, что можешь сам со всем покончить. Это мы получили в подарок вместе с так называемым разумом.

Гребер покачал головой.

Фрезенбург улыбнулся своей половинчатой улыбкой:

– Ты прав. Мы так не поступим. Лучше позаботимся, чтобы вот это никогда больше не повторилось.

Он откинул голову на подушку. Вид у него вдруг стал донельзя измученный. Когда Гребер был у двери, он уже закрыл глаза.

Гребер возвращался в свою деревню. Тусклая вечерняя заря окрасила небо. Дожди прекратились. Грязь подсохла. На брошенных полях буйно росли цветы и сорняки. Рокотал фронт. Все казалось неожиданно чужим, все связи – расторгнутыми. Это ощущение было Греберу знакомо, оно часто охватывало его, когда, проснувшись среди ночи, он не понимал, где находится. Словно выпадал из окружающего мира и парил во мраке один-одинешенек. Обычно это длилось недолго. Вскоре он возвращался в реальность, но каждый раз оставалось легкое, странное чувство, что однажды не сумеешь вернуться.

Страха он не испытывал, лишь как бы съеживался, делался крошечным, как ребенок, беззащитный в огромной степи, из которой любой путь был стократ слишком долог. Он сунул руки в карманы, огляделся. Все то же вокруг – развалины, незасеянные поля, русский закат, а напротив, как всегда, первые тусклые зарницы фронта. И вместе с ними безнадежный холод, насквозь пронзавший сердце.

В кармане он чувствовал письма Элизабет. Они дарили тепло, нежность и сладостное волнение любви. Но не были лампой, что озаряет спокойным светом благоустроенный дом; то были блуждающие огоньки над болотом, и чем сильнее ему хотелось следовать за ними, тем более топким казалось болото. Он хотел выставить лампу, чтобы отыскать обратную дорогу, но выставил ее прежде, чем построил дом. Выставил в развалинах, и она не украшала их, только прибавляла уныния. Там он этого не знал. Шел за светом, и не спрашивал, и хотел верить, что достаточно идти за светом. А этого оказалось мало.

Сколько мог, он отбрасывал эту мысль. Ох как непросто было осознать, что все, от чего он желал надежности и поддержки, на деле лишь еще больше его обособляло. Достигало недостаточно далеко. Трогало сердце, но не поддерживало его самого. Это было маленькое личное счастье, и оно тонуло, не могло уцелеть в бесконечной трясине всеобщей беды и отчаяния. Он достал письма Элизабет, перечитал, и красный отсвет заката лежал на листках. Он знал эти строчки наизусть, перечитал еще раз, и опять они сделали его еще более одиноким, чем прежде. То был слишком краткий миг, а вот это, другое, длилось слишком долго. То был отпуск, а жизнь солдата отмеряется временем на фронте, а не отпусками.

Он снова спрятал письма в карман. Туда же, где лежали письма родителей, ожидавшие его в канцелярии. Раздумья бессмысленны. Фрезенбург прав, надо делать шаг за шагом. Когда грозит опасность, не стоит решать мировые загадки. Элизабет, думал он. Почему я думаю о ней как о чем-то утраченном? У меня же есть ее письма! Она жива!

Деревня уже близко. Хмурая и заброшенная. Все эти деревни выглядели так, будто их никогда больше не отстроят. Березовая аллея вела к остаткам какого-то белого здания. Некогда там, наверно, был сад, кое-где еще цвели цветы, а у грязного пруда виднелась статуя. Пан, играющий на свирели, но никто не приходил к его торжественной трапезе. Лишь несколько новобранцев искали в кронах деревьев незрелые вишни.

– Партизаны.

Штайнбреннер облизал губы, глядя на русских. Они стояли на деревенской площади. Двое мужчин и две женщины. Одна из женщин молодая. Круглолицая, скуластая. Всех четверых доставили утром.

– С виду на партизан не похожи, – сказал Гребер.

– Наверняка партизаны! С чего ты решил, что они не партизаны?

– Не похожи они на партизан. С виду бедняки-крестьяне!

Штайнбреннер рассмеялся.

– Если б судили по виду, не было бы преступников.

Это верно, подумал Гребер. Ты сам прекрасный тому пример. Он заметил, что к ним идет Раэ.

– Что же нам с ними делать? – спросил ротный.

– Их поймали здесь, – сказал фельдфебель. – Посадим под арест и подождем приказа.

– А то нам мало забот. Почему бы не отправить их в полк?

Раэ не ждал ответа. У полка больше не было постоянного расположения. В крайнем случае штаб когда-нибудь кого-нибудь пришлет, чтобы допросить русских, а затем сообщит, что с ними делать.

– Возле деревни есть давний господский дом, – доложил Штайнбреннер. – А при нем подвал с решетками, железной дверью и замком.

Раэ смерил его взглядом. Он знал, о чем думает Штайнбреннер. У него русские, как всегда, попытаются бежать, и тогда им конец. Возле деревни такое легко подстроить.

Раэ огляделся.

– Гребер, – сказал он. – Займитесь. Штайнбреннер покажет вам, где подвал. Проверьте, надежный ли. Потом доложите мне и поставьте там часового. Возьмите людей из своего отделения. Вся ответственность на вас, ясно? – добавил он.

Один из пленных хромал. У женщины постарше ноги в варикозных узлах. Молодая босиком. За деревней Штайнбреннер толкнул пленника помоложе:

– Эй, ты! Беги!

Мужчина обернулся. Штайнбреннер захохотал и махнул рукой:

– Беги! Беги! Живо! Свободен!

Пожилой русский сказал что-то по-русски. Второй не побежал. Штайнбреннер пнул его сапогом по пяткам:

– Беги, сволочь!

– Прекрати, – сказал Гребер. – Ты же слышал, что приказал Раэ.

– Можно их тут отпустить, – прошептал Штайнбреннер. – В смысле, мужиков. Пускай бегут. Десять шагов – и мы стреляем. Баб посадим в подвал. А ночью молодую вытащим оттуда.

– Оставь их в покое. И исчезни. Тут я командую.

Штайнбреннер разглядывал ноги молодой женщины. На ней была короткая юбка, ноги загорелые, сильные.

– Все равно же их расстреляют, – сказал он. – Либо мы, либо СД. А мы можем еще и позабавиться с молодухой. Тебе-то легко говорить. Ты только что из отпуска.

– Заткнись и подумай о своей невесте! – отрезал Гребер. – Раэ приказал тебе показать погреб, и все.

Они шли по аллее к белому зданию.

– Здесь, – хмуро объявил Штайнбреннер, показывая на маленькую, хорошо сохранившуюся пристройку. Каменная, прочная, с дверью из железных прутьев, которая снаружи запиралась на амбарный замок.

Гребер осмотрел пристройку. Не то хлев, не то сарай. Пол цементный. Без инструмента пленникам оттуда не выбраться, а их уже обыскали и ничего не нашли.

Он отпер дверь, впустил их внутрь. Двое новобранцев, которые будут их охранять, стояли с винтовками на изготовку. Пленники один за другим вошли. Гребер запер дверь и подергал замок. Держит.