Эрих Ремарк - Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

– Я так и думала.

– Почему?

– Было бы странно, если б ты был один. Я ведь тоже была не одна, когда ты появился.

– А теперь?

– Теперь, – сказала Лилиан, – теперь я слишком опьянена собой в этой другой жизни, чтобы задумываться еще и об этом.

На следующий день после обеда она отправилась к Баленсиаге. Если не считать спортивных вещей, одежды у нее было совсем немного: несколько платьев еще довоенного покроя, ну и парочка от матери, перешитых по случаю у дешевой портнихи.

Теперь она внимательно присматривалась к женщинам в зале. Она изучала их наряды и вглядывалась в их лица, надеясь прочесть в них хоть что-то похожее на собственные чаяния. Тщетно. Она видела сварливые, стареющие, какие-то попугайские физиономии, накрашенные сверх всякой меры, немигающие, неприязненные глаза в складках морщин, видела и женщин помоложе, и совсем молоденьких, утонченно изящных красоток, в чьих скептических взглядах читался лишь один, зато непостижимо хищный интерес к простейшим радостям бытия. Была здесь и стайка холеных американок, бездумно щебечущих болтушек. Лишь изредка в этом калейдоскопе взбудораженной пустоты светлым пятном иссякающей жизни среди мертвенных манекенов мелькало лицо, чаще всего уже пожилое, отмеченное чарами истинной человечности, неподвластное лихорадке ажиотажа, тронутое той редкой печатью возраста, которая, как патина на драгоценном сосуде, ложится на поверхность не щербинами времени, но благородным мерцанием красоты.

Тем временем начался показ моделей. Лилиан прислушивалась к приглушенному шуму большого города, который отголосками слабой барабанной дроби доносился сюда, словно дыхание современных джунглей из стали, бетона и стекла. Казалось, этим же дыханием занесло на подиум и всех этих неправдоподобно стройных, неестественно гибких манекенщиц, которые, словно диковинные звери, этакими длинными двуногими хамелеонами то и дело стремительно меняли наряды, как окраску, в непроницаемом молчании дефилируя перед рядами кресел.

Она выбрала пять платьев.

– Хотите сейчас примерить? – спросила продавщица.

– А можно?

– Конечно. Вот эти три вам подойдут. Остальные, пожалуй, чуть великоваты.

– Когда я смогу их получить?

– А когда бы вы хотели?

– Немедленно.

Продавщица рассмеялась:

– «Немедленно» означает у нас недели три-четыре, никак не меньше.

– Но мне нужно сейчас же. А вот эти, готовые модели, если подойдут, я могу купить?

Продавщица покачала головой:

– Нет, они нам каждый день нужны для показов. Мы и так идем вам навстречу. В порядке общей очереди вам пришлось бы ждать выполнения заказа месяца полтора. Ну что, начнем вот с этого черного вечернего?

Продавщица отнесла платья в примерочную, которая так и сверкала зеркалами. Тут же появилась и портниха снимать мерки.

– Превосходный выбор, мадемуазель, – похвалила продавщица. – Эти модели созданы будто специально для вас. Господин Баленсиага наверняка будет рад увидеть на вас эти вещи. Жаль, сегодня его нет.

– А где же он? – оглаживая платье, спросила Лилиан скорее из вежливости, лишь бы поддержать разговор.

– В горах. – И тут продавщица назвала место, то самое, откуда Лилиан приехала. – Он там отдыхает.

– О да, уж там-то можно.

Лилиан распрямилась и снова посмотрела в зеркало.

– Видите! – обрадовалась продавщица. – Это как раз то, что я имела в виду. Большинство клиенток покупают то, что им нравится. А вы купите то, что вам подходит. Верно ведь? – обратилась она к портнихе.

Та согласно кивнула.

– Теперь осталось подобрать пальто.

Вечернее платье было узкое, цвета вороньего крыла, с отделкой пурпурного шелка. Пальто же, напротив, было широкое, накидкой, из полупрозрачной ткани, не облегающее, а как бы летящее.

– Грандиозно! – только и сказала продавщица. – Вы в нем прямо как падший ангел.

Лилиан смотрела на себя. В трехстворчатом зеркале огромного трюмо она видела трех женщин, двух в профиль, одну анфас, а стоило отступить чуть в сторону, как из четвертого зеркала на стене на нее вполоборота оглядывалась четвертая, совсем уж незнакомка, вот-вот, казалось, готовая уйти.

– Грандиозно! – повторила продавщица. – Ну почему Люсиль так носить не умеет?

– Кто такая Люсиль?

– Наша лучшая манекенщица. Та, что это платье показывала.

«С какой бы стати ей уметь? – подумалось Лилиан. – Эта Люсиль сменит еще тысячу других нарядов и будет менять их еще много лет, а потом выйдет замуж, успеет народить детишек и даже состариться. А я вот проношу это платье только одно лето».

– А быстрее, чем за месяц, никак нельзя? – спросила она. – Хотя бы вот это одно? У меня мало времени.

– Что скажете, мадемуазель Клод? – спросила портниха.

Продавщица кивнула.

– Мы начнем прямо сегодня.

– Когда? – только и спросила Лилиан.

– Через две недели, пожалуй, будет готово.

– Две недели… – Для нее это все равно что два года.

– Ну, если получится, дней через десять. Понадобятся ведь еще примерки.

– Хорошо. Если раньше никак нельзя…

– Раньше никак.

Теперь она каждый день ходила на примерку. Тишина кабинки странным образом ее завораживала. Хотя сюда и доносились порой голоса других женщин, но здесь, в четырех серебристо-серых стенах примерочной, она была как будто вообще отрезана от шума и суеты города. Вокруг нее, словно жрица вокруг идола, бесшумно сновала портниха, закалывала швы, ужимала складки, поправляла, натягивала, подрезала, бормотала что-то невнятное сквозь губы, плотно сжимавшие частокол булавок, ползала на коленях, одергивала, бережно расправляла, оглаживала, то отпрядывая назад, то снова подступая вплотную в таинственных па своего загадочного, неизменного ритуального танца. Лилиан стояла не шевелясь и видела перед собой в зеркалах трех женщин, похожих на нее, но в то же время странно, холодно отстраненных, женщин, с которыми прямо у нее на глазах происходило нечто такое, что, казалось, имеет к ней лишь весьма отдаленное касательство и в то же время непостижимым образом в корне изменяет и ее тоже. Иногда портьера кабинки вдруг отодвигалась, и цепкий, хищный, оценивающий взгляд другой клиентки, неутомимой воительницы извечной битвы полов, мгновенно и ревниво окидывал ее с головы до ног. Лилиан это нисколько не волновало. В охоте на мужчин она уже не участница, у ее охоты лишь одна цель – жизнь.

С течением времени между ней и женщинами в зеркалах, которые с каждым новым платьем преображались заново, установилась странная, чуждо-свойская интимность. Она разговаривала с ними, хоть и безмолвно; они улыбались ей – но только глазами. Очень серьезные, почти строгие, связанные неким грустным родством, они казались сестрами, выросшими вдали друг от друга и уже не чаявшими когда-либо встретиться. А теперь эта встреча случилась, как во сне, и молчаливое это свидание исполнено было тихой печали, словно они знают, что скоро расстанутся вновь и больше уже не увидятся. Печаль эта загадочным образом передавалась и заказанным ею нарядам, несмотря на их страстный, испанский колорит: трагический черный бархат платья, оттененный огненным пламенем шелков, и широкий, летящего покроя силуэт пальто делали ее фигуру почти бестелесной, как и короткий, черной парчи, плащ тореро, таящий в себе, казалось, жар солнца, горячий песок арены и безвременную погибель.