Эрих Ремарк - Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

– Хоть какое-то разнообразие. Там-то, наверху, каждый за собственную жизнь трясся. И я в том числе.

По сторонам разбегались улицы, огни, дома, сизая сумеречная синь, пронеслась широкая площадь с аркадами.

– Через десять минут будем на месте, – сказал Клерфэ – Это уже Локарно.

На перекресток, дребезжа, выкатил трамвай, внезапно перегородив им дорогу. Увидев, как Лилиан смотрит на трамвай – обомлев от изумления, будто это грандиозный кафедральный собор, – Клерфэ не удержался от смеха. Она четыре года трамвая не видела. В горах трамваи не ходят.

Внезапно перед ними распахнулось озеро, огромное, серебристое, неспокойное. Дождь прекратился. Низкие, стремительные облака, то и дело застя луну, неслись по небу. Под ними, распластав по берегу главную площадь, замерла в тиши Аскона.

– Где мы заночуем? – спросила Лилиан.

– У озера. В гостинице «Тамаро».

– Откуда вы все тут знаете?

– После войны я здесь жил, целый год, – отозвался Клерфэ. – Завтра с утра узнаете откуда.

Он остановился перед небольшой гостиницей, выгрузил багаж.

– У хозяина этой гостиницы целая библиотека, – пояснил он. – Он, можно считать, ученый. А у другого, вон там, наверху, вся гостиница картинами завешена – Сезанн, Утрилло, Тулуз-Лотрек. Вот оно здесь как. Ужинать сразу поедем?

– Куда?

– В Бриссаго, это на итальянской границе. Десять минут отсюда. Ресторанчик называется «Джардино».

Лилиан изумленно смотрела вокруг.

– Глицинии! Тут глицинии цветут!

Синие гроздья соцветий свисали с белых стен домов. Из-за садовой ограды золотистой кипенью в резном оперении темно-зеленой листвы выплескивались мимозы.

– Весна! – сказал Клерфэ. – Да будет благословен «Джузеппе»! Даже смена времен года ему подвластна.

Машина медленно катила вдоль берега.

– Мимозы, – Клерфэ показал на цветущие деревья у воды. – Тут целые аллеи мимоз. А вон там, на холме, ирисы и нарциссы. Эта деревушка называется Порто Ронко. А вон та, на горе, просто Ронко. Еще римлянами построена.

Он поставил машину у подножия высоченной каменной лестницы. По ней они поднялись в небольшой, уютный ресторан. Клерфэ заказал бутылку соаве, ветчину, креветки с рисом и сыр из Валле Маджиа.

Посетителей было немного. Окна распахнуты. Теплый, ласковый воздух. На столике в горшке белые камелии.

– Так вы тут жили? – спросила Лилиан. – На этом озере?

– Да. Целый год почти. После побега из лагеря и после войны. Хотел всего на пару дней остаться, а застрял надолго. Оказалось, мне это необходимо. Вроде как курс лечения, – бездельничать, нежиться на солнце, любоваться белочками на оградах, глазеть на небо, на озеро и столько всего забыть, что в конце концов глаза перестали пялиться в одну точку и начали замечать, что природе и дела нет до минувших двадцати лет человеческого безумия. Ваше здоровье!

Лилиан пригубила легкое итальянское вино.

– Здесь правда так вкусно готовят или мне просто с непривычки так кажется?

– Готовят здесь и правда вкусно. Хозяин вполне мог бы стать шеф-поваром в любом фешенебельном отеле.

– Так почему не стал?

– А он и стал. Но в родной деревне ему больше нравится.

Лилиан вскинула глаза.

– Он уехал – и что, вернулся? – Она поставила бокал. – Я счастлива, Клерфэ, – призналась она. – Хотя вынуждена сказать: я вообще не знаю, что это слово означает.

– Так и я не знаю.

– Вы никогда не были счастливы?

– Бывал, и не раз. – Она все еще на него смотрела. – Но всякий раз по-другому.

– А когда больше всего?

– Не помню. Говорю же, это всякий раз по-другому.

– Но больше всего – когда?

– В одиночестве, – вымолвил Клерфэ.

Лилиан рассмеялась:

– Куда мы теперь направимся? Есть тут еще кудесники-кулинары и рестораны чудес?

– О, сколько угодно. Ночью, в полнолуние, из глубин озера всплывает ресторан из стекла. За хозяина в нем сын самого Нептуна. Там можно отведать древнеримских вин. Но пока что мы заглянем в бар, где имеется вино, которое в Париже давно распродано.

Они поехали обратно в Аскону. Клерфэ оставил машину возле гостиницы. Они пересекли площадь и по лестнице спустились в подвал. Там обнаружился небольшой, уютный бар.

– Мне больше пить не нужно, – сказала Лилиан. – Я и так уже пьяна от одного только аромата мимозы. Он тут везде. А что это за острова там, на озере?

– В античные времена там, по преданию, стоял храм Венеры. А теперь кто-то открыл ресторан. Но поговаривают, что при полной луне там иногда все еще разгуливают боги. И наутро хозяин обнаруживает, что многие бутылки пусты, хотя и не откупорены. А иной раз там после загула отсыпается Пан и пробуждается лишь к полудню. Тогда оттуда доносятся переливы флейты, а на всех местных радиостанциях большие помехи.

– Какое вино замечательное! Что это мы пьем?

– Старое шампанское, в здешних погребах его превосходно умеют хранить. По счастью, античные боги ничего в шампанском не смыслят, иначе давно бы все вылакали. Но шампанское изобрели только в Средние века.

Они шли обратно. На стене дома Лилиан заметила распятие. Прямо напротив – вход в ресторан. Спаситель на кресте безмолвно взирал на освещенный дверной проем, откуда доносились гул, веселье и смех. На секунду ей захотелось что-то об этом сказать – но только на секунду. К чему слова, когда все и без слов так складно.

У себя в комнате она стояла у окна. Там, за стеклом, властвовали ночь, ветер и водная ширь. Ранняя весна ласково теребила платаны на площади и облака в небе. Вошел Клерфэ. Обнял ее. Она обернулась, подняла на него глаза. А он уже целовал ее.

– Ты не боишься? – спросила она.

– Чего?

– Я ведь больна.

– Я только одного боюсь: что на скорости двести километров в час у меня лопнет передняя покрышка.

Лилиан глубоко вздохнула. «Как мы похожи, – подумалось ей. – У обоих нет будущего! Его будущее – только до ближайшей гонки, мое – до следующего горлового кровотечения». Она улыбнулась.

– Есть история одна, – сказал Клерфэ. – В Париже во времена гильотины одного человека ведут на казнь. На улице холод, идти далеко. Стражники остановились для согрева выпить. Выпили сами, предложили и приговоренному хлебнуть. Тот взял бутылку, внимательно осмотрел горлышко и говорит: «Будем надеяться, заразной болезни ни у кого из нас нет». И выпил. А через полчаса его голова покатилась в корзину. Историю эту мне бабушка моя рассказала, когда мне лет десять было. У нее привычка была – бутылку кальвадоса в день выпивала, не меньше. Все пророчили ей скорую смерть. Так вот, те пророки умерли давно, а она все еще жива. Я из бара в погребке бутылку старого шампанского прихватил. Говорят, по весне оно пенится сильнее, чем обычно. Все еще жизнь чувствует. Оставляю вам.