Эрих Ремарк - Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

Он поставил бутылку на подоконник, но тут же снова убрал.

– Вино нельзя держать в лунном свете. Луна убивает букет. Этому меня тоже бабушка научила.

Он направился к двери.

– Клерфэ! – окликнула его Лилиан.

Он обернулся.

– Я вовсе не для того уехала, чтобы одной оставаться.

Насупленный Париж встретил их серой пеленой дождя и неопрятными задворками предместий; но чем дальше углублялись они в недра города, тем все более властно заявляли о себе его чары. Корабельные углы домов, улицы, перекрестки выплывали навстречу ожившими полотнами Утрилло и Писарро, серые тона заметно светлели, уже почти серебрились, откуда-то вдруг потянулась река с ее мостами, буксирами, набухшими почками деревьев, пестрыми развалами букинистов и прямоугольными глыбами старинных дворцов на правом берегу Сены.

– Вон оттуда, – показывал Клерфэ, – уводили на казнь Марию-Антуанетту. А в ресторане напротив можно отлично поесть. Тут почти повсюду кулинария сопутствует истории. Где вы собирались остановиться?

– Вон там, – отозвалась Лилиан, ткнув на светлый фасад небольшого отеля на другом берегу.

– Вы знаете этот отель?

– Откуда?

– Ну, может, раньше, когда тут жили?

– Когда я тут жила, мы по большей части ютились в подвале овощной лавки.

– Не лучше ли поселиться, допустим, где-нибудь в шестнадцатом районе? Или у вашего дяди?

– Мой дядя такой скряга, что и сам, наверно, обходится только одной комнатой. Давайте переедем на ту сторону и спросим, есть ли у них свободные комнаты. А где будете жить вы?

– В отеле «Риц».

– Ну, еще бы, – усмехнулась Лилиан.

Клерфэ кивнул:

– Я не настолько богат, чтобы жить где-то еще.

Они переехали через мост бульвара Сан-Мишель, свернули на набережную Гран Огюстен и остановились перед отелем «Биссон». Когда выходили из машины, в дверях появился швейцар с чемоданами.

– А вот и моя комната, – сказала Лилиан. – Кто-то как раз съезжает.

– Ты действительно хочешь здесь остановиться? Просто потому, что этот отель первым попался тебе на глаза?

Лилиан кивнула.

– Не только остановиться – я и жить хочу именно так: без предубеждений и чьих-либо напутствий.

Комната и вправду только что освободилась. Лифта в гостинице не было, но номер, по счастью, оказался на втором этаже. Старая, с выщербленными ступенями, лестница. Комната маленькая, скудно обставленная, но кровать на вид хорошая, и ванная комната имеется. Безликая современная мебель за исключением небольшого столика в стиле барокко, который смотрелся здесь принцем в окружении презренной черни. Обои старые, электрический свет тусклый, зато прямо в окно струился серебристый свет реки с ее набережными, фасадами Консьержерии и башнями собора Парижской Богоматери.

– Ты в любой день, как только захочешь, можешь съехать, – сказал Клерфэ. – Некоторые люди как-то забывают о такой возможности.

– Куда? К тебе в «Риц»?

– Не ко мне, но в «Риц», – ответил Клерфэ. – Во время войны я там полгода жил. С бородой и под чужим именем. В дешевых номерах, в сторону улицы Камбон. Зато на другой половине, что на Вандомскую площадь, жили немцы, большие нацистские шишки. Любопытное было соседство.

Швейцар внес чемоданы. Клерфэ направился к двери.

– Хочешь сегодня со мной поужинать?

– Когда?

– В девять?

– Значит, в девять.

Она смотрела ему вслед. Всю дорогу до Парижа они ни словом не упомянули вечер в Асконе. Какой все-таки удобный язык французский, думала Лилиан. Перескакиваешь с «вы» на «ты» и обратно без всяких сложностей, и это не твердые правила, а просто игра. Она заслышала рев «Джузеппе» и подошла к окну. «Может, он вернется, – подумалось ей. – А может, и нет». Точно она не знает, да и не так это важно. Важно, что она в Париже, и что уже вечер, и что она дышит. Светофоры на бульваре Сан-Мишель вспыхнули зеленым, и стая «ситроенов», как свора гончих, ринулась вслед за «Джузеппе». Лилиан, сколько помнила себя, такого множества машин никогда не видела. В войну машин было мало. Шум от них был адский, но в ее ушах он звучал органом, мощным «Te Deum» 7 7 «Te Deum laudamus» – «Тебя, Господа, хвалим» ( лат .) – древний христианский гимн. , сыгранным всевластной железной рукой.

Она распаковала чемоданы. Вещей у нее с собой было немного. Да и денег тоже. Позвонила дяде. Никто не ответил. Чуть позже позвонила снова. На сей раз ей ответил незнакомый голос. Номер, как выяснилось, уже много лет назад сменил владельца.

На миг она впала в панику. Свои деньги она ежемесячно получала через банк, а о дяде давно уже ничего не слышала. Не может быть, чтобы он умер, пронеслось в голове. Странно, однако, что именно эта мысль всегда приходит первой. Должно быть, куда-нибудь переехал. Она спросила на стойке портье адресную книгу. Нашлась только старая, первого года войны, нового издания не было. А угля у нее в номере совсем немного. Вечером в комнате стало прохладно. Лилиан набросила пальто. Она, конечно, прихватила на всякий случай парочку теплых вещей, но скорее с мыслью кому-то их здесь подарить. Теперь же порадовалась – самой пригодятся. Грязновато-серой мутью в окно уже вползали сумерки. Она приняла ванну, чтобы согреться, и забралась в постель. С момента своего отъезда из санатория она впервые осталась одна. И впервые за долгие годы одна по-настоящему. Денег ей хватит от силы на неделю. Вместе с темнотой снова накатила паника. Кто знает, куда подевался дядя? Может, просто уехал на пару недель. Да и Клерфэ, быть может, уже сгинул без следа в этом огромном, незнакомом городе, в неведомом отеле, в своем ином житье-бытье, так что она и о нем ничего уже больше не услышит. Ее познабливало. Вся романтика мигом рассеялась в прах перед парой пустяков, перед холодом и одиночеством. Где-то далеко, в теплой клетке санатория, в этот час уютно журчат трубы центрального отопления.

В дверь постучали. В коридоре стоял посыльный от портье с двумя свертками. В одном цветы, это она сразу углядела. Раз цветы, значит, только от Клерфэ. При тусклом свете коридорной лампочки она второпях сунула пареньку купюру, – наверно, слишком много. Во втором свертке оказалось шерстяное одеяло. «Полагаю, оно вам не помешает, – написал Клерфэ. – В Париже все еще трудности с углем». Она развернула одеяло. Оттуда выпали две небольшие картонные упаковки – электрические лампочки. «Во французских отелях любят экономить на электричестве, – сообщал Клерфэ во второй записке. – Вверните эти лампочки вместо ваших, и жизнь станет вдвое веселей».

Она немедленно последовала его совету. Теперь, по крайней мере, стало можно читать. Ведь швейцар принес еще и газету. Она ее пролистала, но уже вскоре отложила. Ее все это уже не касается. Слишком мало у нее времени. Ей уже не узнать, кого на следующий год выберут президентом и какая партия получит большинство в парламенте. Да и неинтересно ей это. Ей только одно важно – воля к жизни. К ее собственной жизни.