Эрих Ремарк - Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

– Могу подсказать вам еще одну, – проронила Лилиан. – Все едино.

Жерар поставил бокал.

– С фантазией или без?

– Со всеми фантазиями на свете.

Он с облегчением кивнул.

– А я уж было испугался, что вы захандрили и вздумали потчевать меня из кладезя мещанских премудростей.

– Совсем напротив – из кладезя счастливых озарений.

– Все едино, целое складывается из мелочей, но целое больше. Вот эта бутылка вина не менее увлекательна, чем любое полотно Рафаэля; а в каждой из тех вон прыщавых студенток, несомненно, сокрыта своя частица Медеи или Аспасии 20 20 Аспасия (ок. 470–400 до н. э.) – возлюбленная Перикла (490–429), политического деятеля Древних Афин. . Жизнь как бы вовсе без объемной перспективы, когда все важно и не важно одинаково, все на первом плане и все есть Бог. Вы об этом? – спросил Жерар.

Лилиан улыбнулась.

– Экий вы шустрый!

– Слишком шустрый, – Жерар скроил огорченную мину. – Слишком шустрый, чтобы пережить все это. – Он отхлебнул хороший глоток коньяка. – А вот вам, если вы и вправду все это пережили, – наставительно продолжил он, – остается только три выхода.

– Так много?

– Уйти в монастырь к буддистам, сойти с ума или умереть, лучше всего добровольно. Способность к самоубийству, как вам известно, один из трех признаков, отличающих нас от животных.

О двух других Лилиан не стала спрашивать.

– Есть еще и четвертое отличие, – сказала она. – Все наше несчастье в том, что мы уверовали, будто имеем исконное право на жизнь. Его у нас нет. Кто это осознал, по-настоящему осознал, тому сладки даже иные из самых горьких истин.

Жерар, как бы в знак капитуляции, вскинул обе руки.

– Кто ничего не ждет – не знает разочарований. Последняя из маленьких житейских премудростей.

– На сегодня последняя, – уточнила Лилиан, вставая. – Даже самые прекрасные из этих доморощенных ночных истин не доживут до рассвета. Сколько их трупиков будут наутро сметены дворницкой метлой! Поразительно, сколько ерунды слетает с языка после захода солнца. Мне пора.

– Вы всегда так прощаетесь. Но вы вернетесь.

Она поблагодарила его взглядом:

– Вы так уверены? Похоже, это знание дано лишь поэтам.

– Даже у них это не знание, а всего лишь надежда.

По набережной Гран Огюстен она добрела до набережной Вольтера, потом повернула обратно и пошла задами, улочками-переулками. Она, пожалуй, уже не боится ходить ночью одна; людей она теперь вообще не боится.

На улице Сены она вдруг заметила распростертую на земле фигуру. Пьяный, решила она и прошла мимо; но это оказалась женщина, и что-то в ее позе – голова на мостовой, ноги на тротуаре – Лилиан не понравилось и заставило вернуться. Надо хотя бы перетащить на тротуар, а то задавят еще.

Женщина была мертва. В тусклом свете уличного фонаря широко раскрытые глаза смотрели на Лилиан неподвижно. Когда она приподняла женщину за плечи, голова ее запрокинулась и глухо стукнулась о мостовую. Лилиан сдавленно вскрикнула от испуга и только потом опомнилась: мертвым не больно. Она всматривалась в лицо незнакомки: в нем была только бесконечная пустота. В растерянности она посмотрела вокруг, не зная, как быть. Кое-где в окнах еще горел свет, а из одного, широкого, занавешенного, доносилась музыка. В проемах между домами чернело небо, высокое и без звезд. Издали кто-то крикнул. К ней по улице шел человек. Поколебавшись, она кинулась ему навстречу.

– Жерар! – изумилась, но и обрадовалась она. – Откуда вы знаете…

– Я шел за вами. По праву поэта в весеннюю ночь…

Лилиан только головой покачала.

– Там женщина лежит! Мертвая! Пойдемте!

– Пьяная, наверно, напилась до беспамятства.

– Да нет. Мертвая. Уж я-то знаю, как выглядят мертвецы. – Лилиан почувствовала, что Жерар мнется. – Что такое?

– Лучше не связываться, – изрек певец бренности и смерти.

– Не оставлять же ее так?

– Почему нет? Раз она уже мертвая? Остальное – дело полиции. Мне в это впутываться ни к чему. И вам не советую! Еще решат, что это мы ее убили. Пойдемте!

Он решительно тянул Лилиан за руку. Она не двигалась с места. Смотрела в мертвое лицо, которое ничего уже не желает знать и знает все, что пока неведомо ей. Эта мертвая женщина казалась ужасно одинокой, покинутой. Одна нога странно подтянута и почти не видна под клетчатой юбкой. Чулки, коричневые туфли, ладони полураскрыты, темные волосы, короткая стрижка, тонкая цепочка на шее.

– Пойдемте! – шепотом торопил Жерар. – Потом хлопот не оберешься! С полицией шутки плохи! Позвоним откуда-нибудь. Это единственное, что мы можем сделать.

Она позволила себя увести. Жерар так спешил, что она едва за ним поспевала. Когда дошли до набережной, стало видно – он бледен как смерть.

– Ну что, рассуждать-то легче, чем вот так, лицом к лицу? – с горькой усмешкой спросила Лилиан. – Откуда будем звонить? Из моей гостиницы?

– Там ночной портье все услышит.

– Я его за чем-нибудь отошлю.

– Хорошо.

Портье, открывая ей, сиял.

– Он уже десятый, но он еще…

Только тут завидев Жерара, он укоризненно осекся.

– Это приятель Клерфэ, – пояснила Лилиан. – Вы правы, надо это отпраздновать. Принесите вина. Откуда можно позвонить?

Кивнув на свой телефон, портье скрылся.

– Скорей, – поторопила Лилиан.

Жерар уже листал телефонный справочник.

– Издание-то старое, – посетовал он.

– Полиция номеров не меняет.

Уже десятый, подумалось ей. Все мчится и мчится, от Брешии до Брешии, а тут тем временем такое…

Она слышала – Жерар уже что-то говорит в трубку. Портье вернулся с бокалами и бутылкой шампанского. Пробка бабахнула, как выстрел – на радостях портье взболтал бутылку от души. Жерар испуганно умолк.

– Нет-нет, это не выстрел, – поспешил заверить он и положил трубку.

– По-моему, вам надо выпить, – сказала Лилиан. – Ничего лучше все равно не придумаешь, а портье весь вечер только и ждал повода откупорить бутылку. Полагаю, это не будет кощунством.

Жерар только согласно кивнул и жадно выпил. Потом покосился на телефон. Лилиан видела: он боится, как бы полиция не установила, откуда звонили.

– Они решили, что у нас стреляют, – пробормотал он. – А это всего лишь пробка. Ну почему в трагическом сплошь и рядом столько смешного?

Лилиан протянула ему бутылку, предлагая налить еще.

– Мне пора идти, – пробормотал он.

– А-а, теперь вы уходите. Что ж, спокойной ночи, Жерар.

Он все еще смотрел на бутылку.

– Если она вам больше не нужна, я мог бы забрать…

– Э-э, нет, Жерар. Либо одно, либо другое.

В мгновение ока он юркнул в дверь и растворился во тьме. Теперь остается только ночь, ночь и только, подумала она и отдала бутылку портье.

– Выпейте и вы. Приемник еще у меня?