Эрих Ремарк - Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

– Так ведь и то, высокое, тоже суррогат, разве нет? – возразила Лилиан.

– Но более достойный человека, – изрек де Пэстр.

– Но разве одно исключает другое?

Он посмотрел на нее задумчиво.

– Почти всегда. Хотя у вас, по-моему, нет. Это меня и завораживает. В вас чувствуется и то, и другое. Но за всем этим ощущается отчаяние – столь запредельное, что бессмысленно подыскивать имена и ему, и чему-либо еще. Это чувство по ту сторону всякого душевного сумбура – одиночество уже вне всякой скорби, в бескрайних полярных льдах. И скорбь, и бунтарство у вас в душе, по-моему, давно уже взаимно друг друга уничтожили. Вот почему мелочи жизни обретают для вас ту же ценность, что и все великое. И каждая сверкает неповторимостью.

– Словом, да здравствует восемнадцатое столетие, – усмехнулась Лилиан. – Похоже, вы последний его потомок?

– Скорее последний почитатель.

– Не в ту ли пору больше, чем когда-либо еще, рассуждали о счастье?

– Только в скверные годы. И даже тогда, хоть и рассуждали, и мечтали, но все равно, по большому счету, оставались практичными.

– Покуда не изобрели гильотину.

– Покуда не изобрели гильотину, а вместе с ней и право на счастье, – согласился де Пэстр. – Гильотина выходит на арену всегда.

Лилиан допила свой бокал.

– Не слишком ли затянулась преамбула к предложению, которое вы снова намерены мне сделать: стать вашей любовницей?

Ни один мускул не дрогнул на лице де Пэстра.

– Можете называть как угодно. На самом деле это просто предложение предоставить вам обрамление, какого вы заслуживаете. А вернее, какое, на мой взгляд, вам подходит.

– Как оправа к камню?

– Как оправа к драгоценному камню.

– Чистейшей воды, а вернее, чистейшего отчаяния?

– Чистейшего, голубой воды, одиночества. И такого же мужества, мадемуазель. Примите мои комплименты! И извините мне мою назойливость. Бриллианты такого свечения большая редкость. – Виконт улыбнулся. – Вы, наверно, опять хотите послушать новости о гонках в Италии?

– Здесь? У «Максима»?

– Почему нет? Альберт, распорядитель сего заведения, способен исполнять и не такие прихоти, если захочет. А ради вас он захочет. Уж я-то знаю – у него глаз верный.

По заведенной традиции оркестр заиграл мелодии из «Веселой вдовы». Официанты бесшумно убирали посуду. Альберт проскользнул мимо, и на столе возникла бутылка коньяка, отнюдь не в коконе пыли и без наполеоновской эмблемы, а просто с мелкой, от руки надписанной этикеткой.

– Я же вам говорил: у него глаз верный, – усмехнулся де Пэстр. – Отведайте этого коньяка, разумеется, с соблюдением всех предварительных процедур согревания бокала в ладони, вдыхания аромата и последующего обсуждения букета. За нами ведь наблюдают.

Лилиан взяла свой бокал и, не согревая в руке и не вдыхая аромат, выпила залпом. Де Пэстр рассмеялся. Альберт из своего угла отреагировал чем-то вроде одобрительной усмешки. Вслед за чем, парой минут спустя, был прислан официант с небольшой бутылочкой. Сменив бокалы на рюмочки, он тут же их наполнил. Дохнуло ароматом фруктовых садов в начале лета.

– Старая малиновая настойка, – уважительно прокомментировал виконт. – Совсем уж редкость!

Лилиан смотрела на него и думала: вот если сейчас плеснуть в это выморочное породистое лицо малиновой настойки, что будет? Вероятно, он и тут отнесется с пониманием и скажет очередную отшлифованную фразу. Нет, она его не презирает, напротив, он даже ей приятен, как мягкое снотворное, и она любит иногда его послушать. В ее глазах он воплощает иное, противоположное отношение к жизни. Страх перед смертью он преобразовал в некий культ эстетического цинизма, силясь вместо опасных горных троп видеть ухоженные парковые аллеи. Как будто это что-то меняет. От кого она уже слышала что-то похожее? Ну да, конечно, от Левалли на Сицилии. Для такой жизни всего-то и нужно, что сердца поменьше и денег побольше. И никаких гонок от Брешии до Брешии. Торчи в Брешии и внушай себе, будто это Версаль начала восемнадцатого века.

– Мне пора, – сказала она.

– Как часто вы это говорите, – посетовал де Пэстр. – Но даже это делает вас неотразимой. Похоже, это ваша любимая фраза?

Она смерила его взглядом.

– Если б вы знали, как мне хотелось бы остаться, – с расстановкой проговорила она. – Пусть нищей, пусть одинокой, лишь бы остаться! Остаться! Все остальное бравада и блеф.

Она позволила де Пэстру завезти себя в гостиницу. Взволнованный ночной портье выскочил навстречу.

– Месье Клерфэ идет двенадцатым! Шестерых обогнал! Комментатор даже назвал его королем ночи!

– Да уж…

– Бокал шампанского, чтобы отпраздновать?

– Раньше времени не стоит. Гонщики народ суеверный.

Лилиан ненадолго осталась посидеть в маленьком темном холле.

– Если он и дальше так пойдет, то к утру будет в Бершии, – сообщил ночной портье.

– Да уж, – повторила Лилиан, вставая. – Пойду выпью кофе на бульваре Сан-Мишель.

Там ее уже принимали как постоянную клиентку. Официант опекал, Жерар преданно ждал, а группка студентов даже образовала нечто вроде почетной гвардии для ее охраны.

Жерар обладал одним несомненным достоинством: был постоянно голоден. Тем самым оставляя ей время на размышление, пока ест. Она любила разглядывать улицу, по которой потоком людских взглядов, страстных, ищущих, безутешных, мимо текла жизнь. Как же трудно поверить в бессмертие души, видя в этом нескончаемом потоке каждого по отдельности! Куда они отправляются потом, эти души? Распадаются, как и умершие тела? Или витают здесь, в этой вечерней тьме, напоенной желаниями, вожделением, отчаянием, снедаемые безмолвным страхом, моля дозволения остаться собою, а не превратиться в сырье для будущих душ, чьи тела бездумно зачинаются в эти минуты за тысячами окон?

Жерар наконец покончил с едой. На десерт он усладил себя куском отменного пол-левека.

– До чего же грубый процесс поглощения жареных кусков убитых животных, равно как и тронутых тленом кисломолочных продуктов настраивает поэтические струны души на самый возвышенный лад! – возгласил он. – Воистину, сие утешительно и достойно неизбывного благоговения.

Лилиан рассмеялась.

– От Брешии до Брешии, – сказала она.

– Смысл сей фразы, краткой и простой, хоть и не вполне мне ясен, но, по-моему, неоспорим. – Жерар допивал кофе. – И, кажется, необыкновенно глубок. От Брешии до Брешии. Пожалуй, свой следующий поэтический сборник я так и назову. Вы, однако, странно молчаливы этой ночью.

– Не молчалива. Просто мне не нужно слов.

– От Брешии до Брешии?

– Пожалуй, так.

Жерар кивнул, вдыхая аромат своего коньяка.

– Эта фраза с каждой секундой становится все лучше. Как будто в ее бесхитростности таились, а может, все еще таятся глубины горных штреков.