Эрих Ремарк - Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

Сворачивая возле ресторана «Фуке» на Елисейские Поля, она нос к носу столкнулась с виконтом де Пэстром. Тот даже слегка опешил.

– Какой у вас счастливый вид! – изумился он. – Влюбились?

– Да. В платье.

– Очень благоразумно! – одобрил виконт. – Любовь без риска и затруднений.

– Какая же это тогда любовь?

– О, это частица единственно оправданного чувства на свете: любви к себе.

Лилиан рассмеялась:

– И это, по-вашему, без риска и затруднений? Вы что, чугунный или, может, гуттаперчевый?

– Ни то, ни другое. Я запоздалое дитя восемнадцатого столетия и разделяю судьбу всех своих запоздалых собратьев: обречен на непонимание. Не выпьете со мной чашечку кофе на веранде? Или коктейль?

– Кофе.

Им достался столик в ласковых лучах предвечернего солнца.

– Бывает время, когда сидеть на солнце – почти то же самое, что говорить о любви, о жизни или вообще ни о чем. К примеру, как вот сейчас. Вы все еще живете в той маленькой гостинице на Сене?

– Кажется, да. Хотя иногда я не вполне уверена. Утром, если окна раскрыты, я просыпаюсь от такого шума, будто переночевала прямо на площади перед Оперой. Зато ночью мне то и дело чудится, будто меня уносит вниз по Сене – то ли на дне лодки, то ли прямо в воде, на спине, с широко раскрытыми глазами, и тогда я вроде бы уже не совсем я, или, наоборот, только тогда я настоящая.

– Странные, однако, у вас мысли.

– Напротив. Мыслей почти никаких. Разве что мечты, грезы, сны, и тех немного.

– И мысли вам совсем ни к чему?

– Нет, – проронила Лилиан. – Вот уж нет.

– Тогда мы с вами схожи. Мне тоже ни к чему.

Официант принес ему рюмку шерри и кофейничек для Лилиан. На кофе де Пэстр покосился неодобрительно.

– Это лучше бы пить после еды, – заметил он. – Может, все-таки аперитив?

– Нет, спасибо. Который час?

– Пять, – удивленно сообщил виконт. – У вас что, режим?

– Только сегодня. – Лилиан уже подзывала метрдотеля. – Что-нибудь уже передавали, месье Ламбер?

– А как же! Радио «Рим»! С утра только об этом и говорят! Вся Италия у приемников или на трассе, – возбужденно затараторил коротышка. – С минуты на минуту дадут старт в тяжелом классе. Месье Клерфэ едет с месье Торриани, но они не сменяются, Клерфэ пилот, Торриани – механик, это ведь гонка спортивных машин. Принести вам радио? У меня с собой.

– Да, пожалуйста.

– Так Клерфэ что, в Риме? – спросил де Пэстр.

– Нет. В Брешии.

– Я ничего не смыслю в гонках. Это какие?

– Тысячемильная гонка по всей Италии, в Брешии старт и там же финиш.

Метрдотель уже спешил к ним с портативным радиоприемником. Страстный болельщик автогонок, он готов был слушать репортажи дни напролет.

– Их выпускают с интервалом в минуту, – докладывал он. – Самые мощные машины под конец. Это гонки на время. Сейчас поймаем Милан. Пять часов – как раз будут новости.

Он уже крутил ручки настройки. Приемник потрескивал. Потом из эфира выплыл Милан с политическими новостями, которые диктор оттараторил так, будто сам не чает перейти от них к спортивной части выпуска.

– А теперь репортаж из Брешии, – возвестил он совершенно другим, азартным голосом. – Участников уже начали выпускать со старта. Рыночная площадь битком забита народом, тут просто не протолкнуться.

Аппарат затрещал, захрипел, потом сквозь гул голосов мощно прорезался рев мотора и тут же стих.

– Во, как раз пошел один! – возбужденно прошептал месье Ламбер. – Похоже, «Альфа».

На веранде вдруг стало тихо. Особо любопытные подошли поближе или прислушивались от своих столиков.

– Кто лидирует?

– Пока рано об этом говорить, – авторитетно объяснял метрдотель. – Мощные машины стартуют последними.

– Сколько же их всего? – поинтересовался де Пэстр.

– Почти пятьсот.

– Боже правый! – изумился кто-то из гостей. – И сколько им ехать?

– Тысяча шестьсот километров с лишним, сударь. При хорошей рейсовой скорости это от пятнадцати до шестнадцати часов. Бывает, что и меньше. Но в Италии сейчас дожди. А над Брешией вообще гроза.

Репортаж закончился. Метрдотель унес приемник обратно в ресторанный зал. Лилиан слегка откинулась на спинку стула. На секунду сквозь мягкий, золотистый послеполуденный свет на веранде, сквозь тихое позвякивание кубиков льда в бокалах и перестук фарфоровых подставок, по стопкам которых подсчитывают выпивку, перед нею почти зримо, но бесцветно, словно рачки в холодной осенней воде, немым кадром выцветшей кинопленки, сквозь которую все еще просвечивали столы и стулья ресторана «Фуке», возникла серая толпа на рыночной площади, непрерывный, как во сне, гул, эхом отзывающийся повсюду, и, призрачными тенями, машины, одна за одной, и в каждой по две крохотные искорки жизни, желающих только одного – смертельного риска.

– В Брешии дождь, – проговорила она. – Где это вообще, Брешия?

– Между Миланом и Вероной, – отозвался де Пэстр. – Хотите сегодня со мной поужинать?

Праздничные гирлянды свисали клочьями, порванные ливнем. Набрякшие от воды флаги тяжело хлопали по мачтам. Гроза неистовствовала, словно в пику гонке на земле кто-то затеял еще одну, в небе, с незримыми болидами в облаках. Грохот небесный сливался с грохотом земным, истошному вою срывающейся со старта машины немедленно вторил высверк молнии и трескучий громовой раскат.

– Готовность пять минут, – сказал Торриани.

Клерфэ сидел за рулем. Без особого напряжения. Он знает, сегодня он без шансов, но в гонке всегда бывают неожиданности, а в такой длинной их полно, и аварий тоже.

Он думал о Лилиан, вспоминал гонку на Сицилии. Он тогда о ней сперва напрочь забыл, а потом ненавидел за то, что в самое неподходящее время вспомнил и она сбила его с толку, помешала. Гонка была для него куда важнее. Теперь все было иначе. Теперь он не был так уверен в Лилиан, хоть и не отдавал себе отчета, что причина только в нем самом. «Черт ее знает, может, она уже и не в Париже», – думал он. Утром сегодня он ей звонил, но в этом грохоте утро давно уже растянулось до бесконечности.

– Ты телеграмму Лилиан отправил? – спросил он у Торриани.

– Да, – отозвался тот. – Готовность две минуты.

Клерфэ кивнул. Машина медленно покатила с Рыночной площади к бульвару Венеция и замерла: перед ними уже никого. Сейчас, с этой минуты и, по сути, на ближайшие полдня и полночи, хронометрист с секундомером становится главным человеком на свете. «Вот и пусть будет», – подумалось Клерфэ. Но ведь это не так. Я слишком много думаю о Лилиан. Надо было Торриани за руль сажать, но теперь-то уже поздно.

– Двадцать секунд, – объявил Торриани.

– Слава богу! Ну, ко всем чертям!

Стартер дал отмашку, машина рванулась. Крики толпы утонули в грохоте.

– Со старта ушел Клерфэ с механиком Торриани! – срывающимся голосом объявил диктор.