Эрих Ремарк - Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

Он смотрел на нее сердито. Портье уже спешил к ним с бутылкой и двумя бокалами.

– Вино нам не понадобится, – сказал Клерфэ.

– Отчего же, мне так даже очень.

Сунув бутылку под мышку, Лилиан не забыла прихватить и бокал.

– Спокойной ночи, Клерфэ. И пусть нам сегодня не приснится, как мы падаем, падаем без конца, в бездонную пропасть. Пусть тебе лучше приснится твоя Тулуза!

Помахав бокалом, она пошла вверх по лестнице. Клерфэ смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду.

– Коньячку, сударь? – услужливо поинтересовался ночной портье. – Может, сразу двойную?

– Себе налейте! – буркнул Клерфэ, сунув ему в ладонь пару бумажек.

По набережной Гран Огюстен он добрел до ресторана «Перигорден». В освещенных окнах последние гости доедали фирменное блюдо заведения – трюфели, запеченные в золе. Пожилая супружеская чета уже расплачивалась, молодая парочка с притворным жаром изображала влюбленность. Клерфэ пересек мостовую и двинулся обратно вдоль запертых лотков букинистов. «Борис! – думал он с яростью. – Только этого не хватало!» Подул ветерок, повеяло влажным дыханием Сены. Несколько барж чернели на темной воде. С одной из них жалобно пела гармонь.

В окнах Лилиан горел свет, но занавески были задернуты. Сквозь них виднелся только ее подвижный силуэт. Окна были раскрыты, но она и не думала выглядывать. Клерфэ понимал, он повел себя неправильно, но что тут поделаешь? Он ведь говорил, что думает. А вид у Лилиан и вправду был неважный, в ресторане лицо ее как-то вдруг сразу осунулось, увяло. «Как будто проявить заботу – это преступление, – думал он с обидой. – Чем она там занята?» Вещи пакует? Только тут он сообразил: она наверняка знает, что он еще здесь – ведь она не слышала, как отъезжает «Джузеппе». Быстрым шагом он пересек улицу и запрыгнул в машину. Запустил мотор, в сердцах ударил по газам и с места рванул в сторону площади Согласия.

Лилиан аккуратно поставила бутылку на пол возле кровати. Она слышала, как отъезжает «Джузеппе». Потом отыскала в чемодане плащ, надела. С элегантным платьем смотрится, конечно, странновато, но переодеваться лень, да и платья под плащом, можно считать, почти не видно. В постель ложиться не хотелось. В санатории належалась, да и всю прошлую неделю тоже.

Спустилась по лестнице вниз. Ночной портье подбежал мигом.

– Такси, мадам?

– Нет, не надо такси.

Она вышла на улицу и без особых приключений добрела до бульвара Сан-Мишель. Зато там на нее со всех сторон градом обрушились зазывы всех мастей – белые, коричневато-смуглые, чернокожие, желтолицые. Казалось, она забрела в болото и ее одолевают комары. За какие-то минуты она прошла краткий, но весьма интенсивный, страстным шепотом преподанный курс простейшей эротики, в сравнении с которой случка бродячих собак показалась бы просто идеалом высокой любви.

Слегка ошалев от услышанного, она села за столик перед одним из кафе. Шлюхи уже бросали на нее злобные взгляды, готовые зубами и когтями защищать свой ареал от непрошеной конкурентки. Таким образом ее столик мгновенно стал центром всеобщего внимания: женщине вроде нее в такое время в таком кафе одной сидеть не полагается. Даже американке.

Вскоре последовали новые предложения: приобрести похабные открытки, взять ее под защиту, прокатиться в авто. Кроме того, ей попытались всучить дешевые драгоценности, молодого негра, молодого терьера и нескольких лесбиянок. Она, однако, сумела сохранить невозмутимость и вовремя догадалась авансом сунуть официанту чаевые. Тот все понял и сразу же сумел оградить ее от особо настырных посягательств. Лишь после этого она получила возможность более или менее спокойно выпить свою рюмку перно и понаблюдать за происходящим.

Тем не менее бледный бородач за соседним столиком уже набрасывал ее портрет; продавец ковров предлагал молитвенный коврик цвета свежей травы, но был отогнан официантом; последним, какое-то время спустя, к ней приблизился молодой человек, представившись неимущим поэтом. Лилиан уже поняла: если останется сидеть одна, покоя все равно не дадут. И пригласила поэта на бокал вина. Тот застенчиво спросил, нельзя заменить вино бутербродом. Тогда она заказала ему ростбиф.

Поэта звали Жерар. После ростбифа он по бумажке прочел ей два стихотворения, два следующих продекламировал уже наизусть. Это были элегии, и говорилось в них о бренности и смерти, тщете и бессмысленности земного бытия. Лилиан заметно повеселела. Поэт, тощий, хиленький с виду, едоком оказался бесподобным. Лилиан поинтересовалась, осилит ли он еще один ростбиф. На что Жерар заявил, мол, нет ничего легче, и как приятно встретить истинную ценительницу поэзии. Не находит ли и она, что удел человеческий прискорбен? Во имя чего мы живем? Пока он уминал еще два ростбифа, поэзия его мрачнела на глазах. Вскоре он уже обсуждал с Лилиан проблему самоубийства. Лично он к этому готов – не сегодня, разумеется, после такого великолепного ужина, но завтра вполне. Лилиан развеселилась еще больше: при всей своей худобе Жерар выглядел достаточно здоровым, чтобы протянуть еще лет этак пятьдесят.

Какое-то время Клерфэ проторчал в баре отеля «Риц». Потом все-таки решил позвонить Лилиан. Трубку взял ночной портье.

– Мадам нет в номере, – сообщил он, узнав Клерфэ по голосу.

– Где же она?

– Ушла. Полчаса назад.

Клерфэ прикинул: нет, не могла она так быстро упаковать чемоданы.

– С вещами? – спросил он на всякий случай.

– Нет, сударь. Только плащ надела.

– Хорошо, спасибо.

«Плащ, – думал Клерфэ. – С нее станется, такая и без багажа на вокзал убежит и уедет к своему Борису, который, оказывается, настолько лучше меня».

Он кинулся к машине. «Надо было с ней остаться, – корил себя он. – Что со мной вообще творится? Каким, оказывается, становишься дурнем, когда влюблен по-настоящему. Куда только вся напускная самоуверенность подевалась? И до чего тебе одиноко, и весь твой хваленый жизненный опыт испаряется как дым, только глаза застилает! Нельзя, никак нельзя ее потерять!»

В ответ на новые расспросы – в каком направлении ушла Лилиан – ночной портье принялся его успокаивать.

– Нет-нет, сударь, не к Сене. Направо ушла. Должно быть, просто прогуляться захотела и скоро вернется.

Клерфэ медленно ехал по бульвару Сен-Мишель. Лилиан заслышала и тут же увидела «Джузеппе».

– А как же смерть? – поинтересовалась она у Жерара, который приканчивал сырное ассорти. – Что, если смерть еще ужаснее жизни?

– Откуда нам знать? – вопросом на вопрос ответил тот, скорбно работая челюстями. – Быть может, наша жизнь всего лишь кара за злодеяния, совершенные нами в ином мире? Быть может, как раз это и есть ад, а вовсе не то, чем церковь грозит нам после смерти.