Эрих Ремарк - Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

– Сейчас Сиена! – крикнул Торриани. – Заправка, смена резины.

– Когда?

– Через пять минут. Чертов дождь!

Клерфэ скривился в усмешке.

– Не на нас одних льет. На других тоже. Смотри, как бы не промахнуть бокс!

По сторонам зачастили дома. Фары выхватывают их из хлещущей тьмы. Повсюду на обочинах люди, под зонтиками, в плащах. Мелькнули белые стены, люди, кинувшиеся врассыпную, грибки зонтиков, покачивающиеся под порывами ветра, машину чуть повело.

– Бокс! – крикнул Торриани.

По тормозам, взвизгнули колодки, машина затряслась, послушалась, встала.

– Бензин, шины, воду, скорей! – выкрикнул Клерфэ в гулкое эхо замолкающего мотора. Гул все еще перекатывался в ушах, словно под сводами старинных залов в грозу.

Кто-то уже протягивал ему стакан лимонада и новые защитные очки.

– Как идем? – спросил Торриани.

– Блестяще! Восемнадцатыми!

– Паршиво, – поморщился Клерфэ. – А остальные как?

– Вебер четвертым, Марчетти шестым, Фрижерио седьмым. Конти сошел.

– А первый кто?

– Закчетти, с отрывом в десять минут. Вторым Лотти.

– А у нас сколько?

– Девятнадцать минут. Да ерунда – кто в Риме первый, отродясь гонку не выигрывал. Каждый ребенок знает!

Это Габриэлли, капитан команды, выскочил откуда-то из темноты.

– На все воля божья! – объявил он. – Царица небесная, сладкая кровь Христова, и твоя воля тоже! – начал молиться он. – Покарай Закчетти за то, что первым идет! Ниспошли ему дырочку в бензонасосе, а больше ничего и не надо. И Лотти заодно тоже! Святые архангелы, упасите…

– Вы-то как здесь оказались? – изумился Клерфэ. – Вы же в Брешии должны нас ждать!

– Готово! – гаркнули механики. – Пошел!

– Ждать? Вы с ума сошли? – начал было капитан. – Я лечу…

Рев мотора сорвал с губ его слова. Машина ринулась с места, люди брызнули в стороны, и лента шоссе, к которой они приклеены, как мухи, снова пошла петлять и петлять перед глазами. «Что Лилиан сейчас делает?» – думал Клерфэ. Он надеялся, что на стоянке ему передадут от нее телеграмму, сам не знает почему, хотя и с телеграммами бывают задержки, ну, может, на следующей стоянке передадут. А сейчас снова навалилась ночь, огни, люди, чьих криков сквозь рев мотора не слышно, словно в немом кино, а вот уже и их нет, только трасса, змеей опоясавшая, кажется, всю землю, и чудовище-зверь, что ревет под капотом.

Ее соединили неожиданно быстро. Она-то думала, что позвонят часа через два, не раньше, знает ведь французских телефонисток, да к тому же и до санатория далеко, как до другой звезды.

– Санаторий «Белла Виста».

Голос вроде бы знакомый. Может, это по-прежнему барышня Хегер.

– Господина Хольмана, пожалуйста, – сказала она, почувствовав вдруг, как сильнее забилось сердце.

– Минуточку.

Она вслушивалась в тихое, таинственное гудение проводов. Похоже, Хольмана ищут. Она взглянула на часы, ужин в санатории уже кончился. «Отчего я так волнуюсь? – пронеслось в голове. – Будто покойника воскрешаю».

– Хольман слушает. С кем я говорю?

Она испугалась – настолько близко прозвучал голос.

– Это Лилиан, – прошептала она.

– Кто-кто?

– Лилиан Дюнкерк.

Хольман озадаченно умолк.

– Лилиан, – недоверчиво сказал он наконец. – Вы откуда?

– Из Парижа. Мне вашу телеграмму принесли. Ту, что вы Клерфэ послали. Из его отеля мне передали. Я по ошибке вскрыла.

– Так вы не в Брешии?

– Нет, – ответила она и вдруг почувствовала легкий укол боли. – Я не в Брешии.

– Клерфэ вас не пустил?

– Да, он не захотел.

– А я от радио не отхожу, – сообщил он. – Вы, конечно, тоже!

– Конечно, Хольман.

– Он отлично идет. В гонке еще ничего не решено. Я же его знаю, он выжидает. Пусть пока другие свои машины гробят. Он раньше полуночи не наддаст, может, даже попозже, хотя нет, наверно, где-то около полуночи, так я думаю. Это ведь гонка на время, вы-то в курсе. Тут едешь и сам не знаешь, как идешь, это самое противное, только на стоянке тебе место и скажут, хотя на самом деле и это уже, бывает, совсем не так. Словом, это как бы гонка в неизвестность, вы понимаете, Лилиан?

– Да, Хольман. Гонка в неизвестность. Как вы там?

– Лучше некуда. Они шикарно идут. Средняя скорость – сто двадцать с лишним. И это при том, что мощные машины только сейчас на прямые участки выходят. Средняя скорость, Лилиан, понимаете, не максимальная!

– Да, Хольман. Сами-то вы как?

– Очень хорошо. Гораздо лучше, Лилиан. Вы какие радиостанции слушаете? Слушайте Рим, гонка сейчас ближе к Риму, не к Милану.

– Я и слушаю Рим. Я рада, что вам лучше.

– А как вы, Лилиан?

– Очень хорошо. И даже…

– Пожалуй, это даже лучше, что вы не в Брешии, там ливень, гроза, хотя… я бы лично не выдержал, поехал бы, стоял бы сейчас там. Так сами-то вы как, Лилиан?

Она знала, о чем он спрашивает.

– Хорошо, – ответила она. – А как вообще там, наверху?

– Как всегда. За пару месяцев что тут могло измениться?

«За пару месяцев», – мысленно повторила она. А ей-то казалось, годы.

– А как там… – Она вдруг запнулась и только тут отчетливо поняла, что только ради этого и позвонила. – Как Борис поживает?

– Кто?

– Борис.

– Борис Волков? Он редко показывается. В санаторий совсем не приходит. По-моему, у него все хорошо.

– Но вы его видите?

– Да, конечно. Последний раз недели две тому назад, если не три. Он с собакой гулял, ну, с овчаркой своей, вы знаете. Но мы даже не поговорили. Как там, внизу? Все, как вы ожидали?

– Примерно, – отозвалась Лилиан. – Главное, как сам всем этим распорядишься. А у вас, наверху, все еще снег?

Хольман рассмеялся:

– Сошел уже. Луга все в цвету. Лилиан… – он на секунду замялся. – Через пару недель я тоже выйду. Честно, не вру. Мне Далай-лама сказал.

Она не поверила. Сколько лет назад ей то же самое пели.

– Вот и чудесно, – сказала она. – Значит, увидимся. Так Клерфэ и передать?

– Пока лучше не надо, я суеверен. Ага, уже снова известия! Вы тоже послушайте! До свидания, Лилиан!

– До свидания, Хольман. – Она хотела что-то еще добавить насчет Бориса, но не получилось. Просто молча смотрела на черную телефонную трубку у себя в руке; потом осторожно положила ее обратно на рычаг и предалась каким-то своим мыслям, не особо за ними следя, пока не поняла, что плачет. «Какая я дурочка! – подумала она, вставая. – За все в жизни надо платить. Или ты и вправду верила, будто за все уже рассчиталась?»

– Слову «счастье» в наши дни придается слишком большое значение, – рассуждал виконт де Пэстр. – А ведь прежде, бывало, целыми столетиями его вообще не знали. И ничего, жили, как-то обходились. Почитайте китайскую литературу времен расцвета, почитайте индусов, древних греков. Эмоциям, в которых коренится слово «счастье», тогда предпочитали иное чувство жизни, более высокое и стойкое. И как только это чувство утрачивается, начинаются кризисы, недоразумения, погоня за эмоциями, романтика и все эти метания в поисках счастья, дурацкий суррогат.