Сергей Сергеев-Ценский - Витязи морей

Отец, сдав сынишку «богу на руки», о нем больше не заботился, и только брат отца, капитан 1 ранга, служивший в Кронштадте, узнав, что его племянник уже три года сидит в одном классе и на самом худом счету у начальства корпуса, решил применить к нему свои меры воздействия. Он привез его к себе, долго и прилежно уговаривал его не срамить фамилии Сенявиных, взяться как следует за науки, но закончил он свои наставления так же точно, как в корпусе: позвал людей и высек племянника так старательно, как его и майор Г-в не сек!

Это был поворотный момент в биографии Дмитрия Николаевича. «Возвратясь в корпус, — пишет он, — я призадумался. Уже и резвость на ум не идет. Пришел в классы, выучил скоро мои уроки. Память я имел хорошую, и, прибавив к тому прилежание, дело пошло изрядно. В самое то время возвратился из похода старший мой брат, часто рассказывал в шабашное время красоты корабля и все прелести морской службы. Это сильно подействовало на меня, я принялся учиться вправду и, не с большим в три года, кончил науки и в 1777 году, в ноябре, произведен в гардемарины».

Из всего этого видно, что учился Сенявин «чему-нибудь и как-нибудь». Три года потом он плавал гардемарином, наконец выдержал офицерский экзамен и произведен в мичманы и в этом чине был записан на корабль, который отправлялся в числе других в заграничное плавание — в Лиссабон.

Это был первый большой иностранный город, в котором восемнадцатилетний мичман Сенявин провел очень веселую зиму, попадая почти каждый день «с корабля на бал». Этот город подарил ему и первую любовь к какой-то весьма юной англичанке, но не мешает отметить и то, что этот же Лиссабон сыграл роковую роль в карьере Сенявина лет тридцать спустя, о чем будет сказано ниже.

Возвратясь из плавания, Сенявин был назначен в Азовский флот, и вот только теперь, проездом из Кронштадта в Крым, завернул он по пути в свое родное село Комлево, к матери, которую не видал девять лет.

Покинув ее мальчиком, он явился к ней высоким стройным голубоглазым юношей с густым румянцем на щеках, с веселой улыбкой, почти не сходившей с его губ. На красивого мичмана заглядывались уездные девицы. Естественно было и матери предсказать ему, что он будет со временем в больших чинах; притом же отыскалась и подходящая примета, а именно: сын спал непременно на спине — так привык — и подложив обе руки под голову. Поза важная, что и говорить, и в данном случае примета за себя постояла: Дмитрий Сенявин дослужился до предельного морского дина.

В Крыму Сенявину посчастливилось не умереть от чумы во время эпидемии, выхватившей из экипажа эскадры свыше ста человек, видеть последнего крымского хана Шагин-Гирея и даже получить от него в подарок серебряные часы и, наконец, попасть в адъютанты к контр-адмиралу Мекензи, который был озабочен устройством порта близ татарского селения Ахтиар, где имелись бухты, укрытые от ветров горами, причем одна из них длиной до семи верст и шириной в версту. Этот новоустроенный порт скоро получил от Потемкина название Севастополь, то есть «Знаменитый город».

Что город этот будет знаменит когда-то, предугадать было не трудно, раз в бухтах могла быть стоянка огромного военного флота, а на берегу на высоком столбе Потемкин приказал прибить доску с надписью славянскими буквами: «Дорога в Константинополь».

Как бы блестяще ни рисовалось самому Потемкину будущее этой местности, тогда, когда был там Сенявин, это был еще совсем пустынный край, где только одни развалины древнего Херсонеса и генуэзских укреплений у Балаклавы да Инкерманские пещеры свидетельствовали о былом; теперь здесь были только небольшие и бедные татарские аулы, а Балаклава представляла собой селение рыбаков-греков.

Контр-адмиралу Мекензи принадлежит заслуга первоначальной разбивки и застройки Севастополя как города. Каждый командир корабля привлекался к постройке дома для себя и казармы для своей команды, однако строительных материалов под рукой не было, как не было и строительных рабочих. На кораблях были, конечно, матросы-плотники, но не каменщики, а дома приходилось делать из камня за неимением леса. Из местных жителей каменщиков нашли только среди балаклавских греков, и им в помощь даны были матросы.

Имея в виду показать Севастополь Екатерине II во всей красе, Потемкин всячески нажимал на Мекензи, тот же — на своих адъютантов, а эти в свою очередь — на рабочие команды судов.

Готовый пиленый и бутовый камень привозили с развалин Херсонеса, но дело это далеко не пошло вначале по недостатку извести; потом наловчились класть камень на глине с морским песком, наконец, чтобы ускорить строительство, ограничивались стенами из плетня, обмазанного глиной; крыши же на всех постройках были камышовые, как это было принято в низовьях Днепра.

В то же время строились и разные мелкие суда, и пристань и устраивались кирпичные заводы, — вообще, работа кипела. Дома командиров судов расположились на берегу Южной бухты, и в ноябре Мекензи в своем доме, который, конечно, оказался и больше, и благоустроеннее всех других, дал первый бал.

С Севастополем, таким образом, связано было несколько лет службы Сенявина. По мере своих сил и положения он содействовал и первоначальному устройству этого города, и увеличению, хотя и мелкими судами, флота на Черном море. При нем учреждено было адмиралтейство в Херсонесе и Главное Черноморское управление, благодаря чему Черноморский флот получил отдельное от Балтийского бытие; при нем очень часто наезжал в Крым, неизменно навещая и Севастополь, князь Потемкин, причем Сенявин постоянно назначался к нему в ординарцы, так что Потемкин иногда подолгу беседовал с ним, привык к нему, называл его без чинов по имени.

Энергичный, находчивый, Сенявин перешел после смерти Мекензи адъютантом к новому командиру Севастопольского порта и флота графу Войновичу и в 1787 году, то есть 24 лет, был уже капитан-лейтенантом.

В этом году, как известно, Екатерина II приезжала в Крым, и Сенявин был очевидцем феерического путешествия «северной Семирамиды», так как с важными бумагами, полученными из Константинополя, был послан Войновичем к Потемкину, встретил его в Кременчуге и потом вместе с чрезвычайно многочисленным кортежем Екатерины возвратился в Крым.

О том, что ему пришлось наблюдать при этом, он довольно подробно говорит в своих воспоминаниях, но вполне естественно, что его наблюдения были поверхностными — иными при его положении они и не могли бы быть. Так, он, между прочим, описывает, как Екатерина обратилась к матросам-гребцам на приготовленном для нее в Севастополе катере: «Вон как далеко я ехала, чтобы только увидеть вас!» На что один из матросов ответил: «От ефтакой царицы все может статься!» — а Екатерина, оборотись к графу Войновичу, сказала по-французски с большим удовольствием: «Какие ораторы твои матросы!»