Сергей Сергеев-Ценский - Витязи морей

От Павла получал Ушаков предложения помочь Нельсону, но Нельсон всячески отклонял эту помощь, так как работал не на русского императора, а на своего, британского короля и Мальту думал приобщить к английским владениям.

Поэтому на свидании в Палермо Нельсон доказывал необходимость помощи не ему, а все тому же Фердинанду IV; конечно, Фердинанд при этом всячески обосновывал свою нужду в доблестной русской эскадре и ссылался на обещания императора Павла всемерно укрепить его на престоле. Ушакову оставалось только вести эскадру в Неаполитанский залив и стать там на якорь.

Как года за полтора перед тем в Константинополе, так теперь в Неаполе Ушаков стал самым почетным лицом. Все отдано было королем в подчинение русскому адмиралу. Он нормировал неаполитанские войска, для которых, нужно сказать, нашлось у короля всего только пять тысяч ружей; он обучал их, делал им смотры, заботился о снабжении их всем необходимым для похода в соседнюю Римскую республику, чтобы из нее сделать прежнюю Римскую область.

С показным горячим восхищением следил за этой деятельностью Ушакова некий Трубридж, командир единственного английского корабля, стоявшего тогда в Неаполе. Но вдруг Трубридж снялся с якоря, якобы отправляясь в Палермо. На самом же деле он отправился в Чивиттавеккья, откуда начал переговоры с французским гарнизоном в Риме о сдаче ему, Трубриджу, на почетных условиях, иначе-де он весь будет истреблен Ушаковым.

Английский Фрейлих достиг своей цели. Генерал Горнье, комендант Рима, сдался ему, сохранив при этом свое оружие, и очень любезно был доставлен во Францию.

Возмущенный поступком Трубриджа, Ушаков не хотел даже, чтобы русский десантный отряд следовал в Рим, однако с уходом французов там началась анархия, и восстановление порядка сделалось необходимым. И вот по улицам Вечного города замаршировали русские матросы.

Целый месяц пробыл в Риме русский десант, являясь единственным сдерживающим началом в клокочущем котле борьбы партий. Он был отозван только тогда, когда, по-видимому прельщенный ловким маневром, проделанным капитаном Трубриджем, Нельсон сам захотел проделать нечто подобное.

Он вдруг начал усиленно просить о том, что отвергал раньше, — именно, о помощи, какую мог бы оказать ему Ушаков со своей героической эскадрой при осаде Мальты; он ссылался при этом, конечно, и на то, как будет приятно это великому магистру Мальты, повелителю доблестного русского адмирала.

Ушаков, разумеется, согласился помочь в этом Нельсону и начал готовиться к новому походу, но тут как раз получил приказание Павла возвратиться на родину вместе со своей эскадрой. Войска Суворова в это время покинули уже Австрию. Порвав с Австрией, Павел, таким образом, рвал и с Англией, так что Трубридж, как и Фрейлих, принесли все-таки большую пользу России.

Несмотря на всю свою умственную косность, Павел все же понял благодаря им и им подобным, что укрепиться на Средиземном море ему не дадут если не французы, то англичане и австрийцы и что все подвиги его матросов и солдат, сто адмиралов и генералов не в состоянии будут уравновесить удобство сообщений и близость баз его соперников.

Он представил, наконец, во всей ясности картину будущих затруднений даже и с Ионическими островами, которые он взял под свое покровительство, в то время как вход в Средиземное море и выход из него были в чужих руках. Поэтому он решил сделать это покровительство только номинальным, а борьбу с революционной Францией прекратить, поскольку она в руках первого консула Наполеона Бонапарта становилась уже на обычный монархический путь.

Творцу же государственной жизни ионийцев оставалось только проститься с теми, кого он освободил от чуждой власти и для которых составлял конституцию, писал текст присяги.

Это прощание вылилось в очень одушевленные и трогательные манифестации со стороны граждан «Республики семи островов».

Остров Итака поднес ему золотую медаль с изображением своего легендарного героя Одиссея, воспетого Гомером в его поэмах; остров Занте — серебряный щит и золотую шпагу; остров Кефалония — золотую медаль с портретом своего освободителя; наконец, Корфу — золотую с бриллиантовым эфесом шпагу, на которой красовалась надпись: «Корфу — освободителю своему Ушакову…»

Не добавили слово «адмиралу», но этого не было нужно, так как в те времена имя Ушакова было одним из самых громких в мире.

В 1802 году, то есть уже при Александре I, Ушаков был переведен на высшую командную должность в Балтийский флот, а через пять лет вышел в отставку по расстроенному здоровью.

Умер он в 1817 году, и последние годы жизни его были проведены, таким образом, вне службы родине, но навсегда остался в истории России и русского флота адмирал, не знавший поражений на море, как и на суше, строгий к подчиненным, но еще более строгий к самому себе, первый в бою, как первый и в мирном строительстве, вполне доверявший своим матросам и пользовавшийся их неизменным доверием, сделавший юный Черноморский флот полным господином Черного моря и прославивший русский флаг в чужих морях.

Немалой заслугой Ушакова является и то, что он воспитал достойного преемника себе в лице долгое время служившего под его начальством и применявшего впоследствии его приемы в войне и мире Дмитрия Николаевича Сенявина.

Крым, Алушта, 1940 г.

Дмитрий Николаевич Сенявин, уроженец Калужской губернии, происходил из морской семьи: моряки Сенявины были еще во флоте Петра Великого, так что фамилия эта не переводилась в русском флоте со времени его основания. Отец адмирала Сенявина был морским офицером; двоюродный брат отца, Алексей Сенявин, был адмиралом, и при его помощи десятилетний Митя в 1773 году был определен в Морской корпус — весьма жуткое учебное заведение, как это видно из воспоминаний его бывших питомцев.

Очень живописно рассказывает о себе сам Сенявин.

«Батюшка отвез меня в корпус, прямо к майору Г-ву; они скоро познакомились и скоро подгуляли. Тогда было время такое, без хмельного ничего не делалось. Распрощавшись меж собою, батюшка сел в сани, я поцеловал его руку; он перекрестил меня и, сказав: «Прости, Митюха, спущен корабль на воду, отдан богу на руки, — пошел!» — вмиг с глаз скрылся».

Единственным педагогическим приемом в корпусе было жестокое сечение розгами, и маленький Митя скоро испытал на себе, что такое математика и навигация и прочие морские науки: чуть ли не ежедневно его секли.

Немудрено было возненавидеть корпус. Экзекуции кадет Сенявин научился переносить стоически, но в науках решил не двигаться ни на шаг, чтобы быть поскорее исключенным из корпуса.