Эрих Ремарк - Ночь в Лиссабоне [litres]

– Вы никогда не говорили с ней об этом?

– Почти никогда, – сказал Шварц. – Она говорила с Дюбуа, а я позднее заставил его рассказать обо всем. От него и получал потом лекарства. Он объяснил мне, что боли будут усиливаться, однако возможно, что все кончится быстро и милосердно. С Хелен я не говорил. Она не хотела. Грозила покончить с собой, если я не оставлю ее в покое. И я сделал вид, что верю ей… что это безобидные судороги.

Нам необходимо было уехать из Биаррица. Мы обманывали друг друга. Хелен следила за мной, я – за ней, но вскоре обман приобрел странную власть. Первым делом он уничтожил то, чего я больше всего боялся: представление о времени. Деление на недели и месяцы распалось, и страх перед краткостью срока, который нам оставался, сделался от этого прозрачным, как стекло. Страх более не застил, а скорее защищал наши дни. Все, что могло помешать, отскакивало от него, внутрь не попадало. Приступы отчаяния случались со мной, когда Хелен спала. Тогда я смотрел на ее лицо, которое тихонько дышало, смотрел на свои здоровые руки и понимал ужасающее одиночество, на какое нас обрекает наша кожа, раздел, через который не перекинуть мост. Ни одна капля моей здоровой крови не могла спасти любимую больную кровь. Это непостижимо, и смерть непостижима.

Мгновение становилось всем. Утро лежало в бесконечной дали. Когда Хелен просыпалась, начинался день, а когда спала и я чувствовал ее рядом, начинались переливы надежды и безутешности, планов, выстроенных на песке грез, прагматических чудес и философии, еще обладания и закрывания глаз, но на рассвете все они гасли и тонули в тумане.

Похолодало. Я носил при себе Дега, который воплощал деньги на переезд в Америку, и сейчас бы с радостью продал его, но в маленьких городках и деревнях не находилось желающих заплатить за него. Случалось, мы работали, то тут, то там. Я освоил работу в поле. Рыхлил, копал – хотел что-нибудь делать. Таких, как мы, было много. Я видел, как профессора пилили дрова, а оперные певцы окучивали свеклу. Ну а крестьяне есть крестьяне, они не упускали случая использовать дешевую рабочую силу. Одни немножко платили, другие давали еду и какой-никакой ночлег. Третьи гнали просителей прочь. Так мы шли-ехали в Марсель. Вы были в Марселе?

– А кто там не был? – сказал я. – Охотничьи угодья жандармов и гестапо. Они отлавливали эмигрантов возле консульств, как зайцев.

– И нас чуть не поймали, – сказал Шварц. – Причем префект из марсельского Service étrangers [26] Департамент по делам иностранцев ( фр .). делал все, чтобы спасти эмигрантов. Я по-прежнему был одержим мыслью добыть американскую визу. Мне казалось, она даже рак остановит. Вы ведь знаете, визу не выдавали, если не удавалось доказать, что ты в большой опасности или включен в Америке в список известных деятелей искусства, ученых и интеллектуалов. Словно мы все не были в опасности… словно человек не человек! Разве различие между важными и обычными людьми не есть отдаленная параллель сверхчеловекам и недочеловекам?

– Они не могут принять всех, – возразил я.

– Да? – спросил Шварц.

Я не ответил. Что тут ответишь? «Да» и «нет» равнозначны.

– Почему бы тогда не принять самых одиноких и покинутых? – спросил Шварц. – Тех, у кого нет ни имени, ни заслуг?

Я опять не ответил. Шварц имел две американские визы – куда он клонит-то? Разве он не знал, что Америка давала визу каждому, за кого кто-нибудь в стране ручался, что он не станет обузой для государства?

Он сказал об этом в следующий миг:

– Я никого за океаном не знаю, но мне дали адрес в Нью-Йорке. Я написал – туда и еще в другие места. Обрисовал наше положение. Потом кто-то из знакомых сказал мне, что я действовал неправильно: больных в Соединенные Штаты не пускают. Тем более неизлечимых. Я должен выдать Хелен за здоровую. Хелен подслушала часть нашего разговора, что было неизбежно, – в этом безумном улье, Марселе, все говорили только об одном.

В тот вечер мы сидели в ресторане поблизости от улицы Каннебьер. По городу гулял ветер. Я не пал духом. Надеялся найти человечного врача, который выпишет справку, что Хелен здорова. Мы по-прежнему играли в привычную игру: что верим друг другу, что я ни о чем не знаю. Я написал префекту ее лагеря, попросил подтвердить, что мы в опасности. Мы нашли комнатушку, я достал недельное разрешение на жительство и ночами нелегально работал судомоем в ресторане, у нас было немного денег, и по рецепту Дюбуа некий аптекарь выдал мне десять ампул морфия, иначе говоря, пока мы ни в чем не нуждались.

Мы сидели в ресторане у окна, смотрели на улицу. Вполне позволительная роскошь, ведь мы могли целую неделю не прятаться. Как вдруг Хелен испуганно схватила меня за руку. Она смотрела в ветреную тьму. «Георг!» – прошептала она.

«Где?»

«Вон там, в открытой машине. Я узнала его. Он как раз проезжал мимо».

«Ты точно его узнала?»

Она кивнула.

Мне это казалось почти невозможным. Я попробовал разглядеть людей в проезжающих мимо автомобилях. Не сумел, но тревога не унялась.

«С какой стати он должен быть именно в Марселе?» – спросил я и тотчас сообразил, что, коль скоро он где-то должен быть, то, конечно же, в Марселе – последнем пристанище эмигрантов из Франции.

«Нам необходимо уехать отсюда», – сказал я.

«Куда?»

«В Испанию».

«Разве Испания не еще опаснее?»

Ходили слухи, что в Испании гестапо хозяйничает как дома и что эмигрантов хватают и сдают властям, но слухов в ту пору ходило огромное количество, и принимать их все на веру было невозможно.

Я снова испробовал старый прием: испанскую транзитную визу, которую выдавали только при наличии португальской, что опять-таки зависело от визы в другую страну. Вдобавок надо было справиться еще и с самой загадочной из всех бюрократических каверз – получить выездную французскую визу.

Однажды вечером нам повезло. С нами заговорил какой-то американец. Он был слегка навеселе и искал, с кем бы поболтать по-английски. Через несколько минут он сидел за нашим столиком и угощал нас вином. Молодой парень, лет двадцати пяти, он ждал парохода, чтобы вернуться в Америку. «Почему бы и вам не уехать?» – спросил он.

Я помолчал. Наивный вопрос словно разорвал скатерть между нами. Напротив сидел человек с другой планеты. Для него отъезд был столь же естествен, как разговор, для нас же недостижим, как созвездие Плеяд. «У нас нет виз», – в конце концов сказал я.

«Так получите их завтра. В нашем консульстве здесь, в Марселе. Там очень милые люди».

Я знал этих милых людей. Полубоги; чтобы увидеть хотя бы их секретарей, приходилось часами ждать на улице. Позднее разрешили ждать в подвале, потому что на улице эмигрантов нередко ловили гестаповцы.