Эрих Ремарк - Ночь в Лиссабоне [litres]

«Завтра я схожу с вами туда», – сказал американец.

«Хорошо», – ответил я, но не поверил ему.

«Давайте за это выпьем».

Мы выпили. Я смотрел на свежее, простодушное лицо и едва мог вынести это зрелище. Хелен в этот вечер, когда американец рассказывал нам о море огней на Бродвее, казалась почти прозрачной. Сказочные истории в мрачном городе. Я видел лицо Хелен, когда звучали имена актеров, названия спектаклей и ресторанов, когда речь шла обо всей этой приятной суматохе в городе, который никогда не знал войны; я чувствовал себя паршиво и вместе с тем радовался, что она слушает, ведь до сих пор она встречала все, что касалось Америки, со странной молчаливой пассивностью. В табачном дыму ресторана ее лицо мало-помалу оживало, она смеялась и обещала пойти с молодым человеком на некий спектакль, который он особенно любил, мы пили, прекрасно зная, что завтра все будет забыто.

Но нет, не забыто. В десять часов американец зашел за нами. Я мучился похмельем, а Хелен идти отказалась. Под дождем мы приблизились к плотной толпе эмигрантов. Точно во сне, прошли сквозь нее, она расступилась перед нами, как Чермное море перед израильскими эмигрантами фараона. Зеленый паспорт американца был сказочным золотым ключиком, который отворял все двери.

Случилось непостижимое. Услышав, в чем загвоздка, молодой человек непринужденно заявил, что готов за нас поручиться. Полный абсурд, подумал я, ведь он так молод. Мне казалось, для этого он должен быть постарше меня. В консульстве мы провели около часа. Уже за несколько недель до того я написал им, почему мы в опасности. С трудом, благодаря вторым и третьим лицам, получил через Швейцарию подтверждение, что, во-первых, сидел в Германии в лагере, а во-вторых, что Георг разыскивает Хелен и меня, чтобы вернуть в страну. Мне велели зайти на следующей неделе. На улице молодой американец пожал мне руку. «Очень приятно, что мы встретились. Вот, – он достал визитную карточку, – позвоните мне, когда будете в Нью-Йорке».

Он кивнул мне и хотел уйти. «А если что-нибудь случится? Если вы мне еще понадобитесь?» – спросил я.

«Что может случиться? Все в порядке. – Он рассмеялся. – Мой отец – человек весьма известный. Я слыхал, завтра отходит судно в Оран, хочу съездить туда перед возвращением. Кто знает, когда я опять приеду. Лучше посмотреть все, что можно».

Он исчез. Пять-шесть эмигрантов окружили меня, допытываясь про его имя и адрес; они догадывались, что произошло, и хотели для себя того же. Когда я ответил, что не знаю, где он живет в Марселе, они меня обругали. А я вправду не знал. Показал им карточку с американским адресом. Они его записали. Сказал им, что все без толку, он собирается в Оран. Они объявили, что в таком случае будут ждать его возле судна. Домой я вернулся в двойственном настроении. Может, я все испортил, показав им карточку, но в тот миг я был растерян, и чем дальше я шел, тем безнадежнее представлялось мне все вообще.

Я так и сказал Хелен. Она улыбнулась. Тем вечером она была очень кроткой. В маленькой комнатушке, которую мы сняли у арендатора – вы ведь знаете адреса, что передаются из уст в уста, – без устали распевала зеленая канарейка, уход за которой мы взяли на себя. Чужая кошка снова и снова приходила по соседним крышам и сидела на окне, устремив неподвижный взгляд желтых глаз на птичку в подвешенной к потолку клетке. Несмотря на холод, Хелен не закрывала окна. Я знал, что ее мучают боли, это один из признаков.

Дом затих поздно. «Ты еще помнишь маленький дворец?» – спросила Хелен.

«Помню так, словно мне о нем рассказывали, – ответил я. – Словно там жил не я, а кто-то другой».

Она взглянула на меня. «Возможно, так оно и есть. У каждого человека много личностей. Совершенно разных. Иногда они становятся самостоятельны и на время забирают власть, и ты совсем другой человек, которого знать не знал. Но прежний возвращается. Разве нет?» – настойчиво спросила она.

«Во мне отродясь не было нескольких личностей, – сказал я. – Я всегда один и тот же».

Она резко тряхнула головой. «Как ты ошибаешься! Придет время, и ты заметишь, как ошибаешься».

«Что ты имеешь в виду?»

«Забудь. Глянь на кошку в окне! И на ничего не подозревающую поющую птичку! Жертва ликует, да как!»

«Кошке никогда до нее не добраться. В клетке птица в безопасности».

Хелен расхохоталась.

«В клетке в безопасности, – повторила она. – Кому хочется безопасности в клетке?»

Под утро мы проснулись. Консьержка ругалась и кричала. Я открыл дверь, одетый и готовый к бегству, однако полиции не увидел. «Кровища! – кричала консьержка. – Другого места не нашла? Вот свинство! А теперь заявится полиция! И все оттого, что относишься к людям по-доброму! Тебя используют! И квартирную плату она за пять недель задолжала!»

В узком сумеречно-сером коридоре толпились соседи, заглядывая в соседнюю комнату. Там покончила с собой женщина лет шестидесяти. Перерезала вену на левой руке. Кровь по кровати стекла на пол. «Сходите за врачом», – сказал Лахман, эмигрант из Франкфурта, торговавший в Марселе четками и образками святых.

«Врача! – запричитала консьержка. – Она уже несколько часов мертва, неужто не видите? Вот так и бывает, когда пускаешь вашего брата! Теперь заявится полиция! Пускай вас всех арестует! А кровать… кто все это уберет?»

«Мы можем все убрать, – сказал Лахман. – Только давайте без полиции!»

«А квартплата? Как насчет квартплаты?»

«Мы соберем деньги, – сказала старуха в красном кимоно. – Куда нам иначе деваться? Имейте сочувствие!»

«Я сочувствовала! А меня просто используют, вот и все! Какие ж у нее вещи? Да никаких!»

Консьержка шарила по комнате. Единственная голая лампочка светилась тусклым желтым светом. Под кроватью стоял чемодан из самой дешевой вулканизированной фибры. Присев на корточки в изножье железной кровати, где не было крови, консьержка вытащила чемодан. Толстой задницей, обтянутой полосатым домашним платьем, она походила на огромное мерзкое насекомое, которое собирается сожрать свою добычу. Открыла чемодан. «Ничего! Рвань какая-то! Худые туфли».

«Вон там, смотрите!» – сказала старуха. Ее звали Люция Лёве, она нелегально продавала бракованные чулки и склеивала разбитый фарфор.

Консьержка открыла коробочку. На розовой вате лежали цепочка и кольцо с маленьким камешком.

«Золото? – спросила толстуха. – Наверняка просто позолоченные!»

«Золото», – сказал Лахман.

«Будь это золото, она бы его продала, – сказала консьержка, – прежде чем кончать с собой».

«Такое не всегда совершают от голода, – спокойно отозвался Лахман. – Это золото. А камешек – рубин. Стоят по меньшей мере семьсот-восемьсот франков».

«Чепуха!»

«Если хотите, могу продать для вас».