Эра Ершова - Самая простая вещь на свете

— Ах ты, маленький сукин сын! — закричала она, изо всех сил дергая дверную ручку. — А ну, открой немедленно!

Но за дверью стояла гробовая тишина, ночь, ни звука. Люба остановилась посреди времянки, и страх, как хищный зверь, навалился на нее, не давая продохнуть. Ей было ясно: она в западне, сейчас произойдет что-то ужасное. Казалось, время остановилось. Электрическая лампочка болталась на шнуре прямо перед ее носом, и Люба смотрела на нее не отрываясь, как завороженная, как будто в этом маленьком источнике света было ее спасение.

Сначала она услышала скрип снега, движение множества ног по ледяному покрову ночи, потом тихие, сдержанные голоса. Слов она не могла понять: говорили на каком-то незнакомом языке. Затем щелкнула задвижка, дверь дернулась и распахнулась. В комнату стали заходить люди. Их было много, очень много — человек десять, а может, и больше, Люба никак не могла сосчитать. Все мужчины — черные, бородатые, чужие. Они прошли мимо Любы, даже не взглянув на нее, и, расположившись вокруг стола, закурили. В помещении сильно запахло анашой. Время от времени мужчины перебрасывались какими-то фразами и смеялись гортанным диким смехом. На Любу они не обращали никакого внимания, так что ей стало казаться, будто все это сон. Что и мужчин этих нет, и ее самой нет в этой страшной времянке, и что стоит только сделать пару шагов, дойти до двери — и она сможет вырваться из этого сновидения целой и невредимой. Люба даже сделала робкий шаг в сторону двери. Но едва она шевельнулась, как все головы разом повернулись в ее сторону. От страха Люба попятилась и рухнула на жесткий топчан. Один из мужчин встал, пересек комнату и, прокаркав что-то на своем языке, вдруг смачно плюнул Любе в лицо. Он был человеком, этот кавказец, а человеку, для того чтобы изнасиловать женщину, нужно ее презирать. Поэтому он плюнул ей в лицо. Следом за ним поднялись и все остальные. Нехотя, как будто приступая к тяжелой обязанности, они окружили Любу плотным кольцом и принялись выкрикивать что-то, нервно размахивая перед ее носом руками. Руки мелькали все ближе и ближе. Потом она услышала звуки ударов, но боли почему-то не чувствовала — видимо, страх действовал как анестезия. Потом мужчины схватили ее за руки, за ноги, за голову. Они наваливались на нее один за другим, все больше зверея от общей ненависти, раздирали ножами белье, оставляя порезы на теле. Один то и дело проводил лезвием по ее горлу, дико выкатывая глаза и улыбаясь. Сначала Любе было страшно, очень страшно, но не больно. Потом она поняла, что живой ей отсюда все равно не выбраться, и страх пропал, зато появилась боль. Болело все — изнутри и снаружи, а они все лезли и лезли, подзадоривая друг друга. «Скорее бы конец», — подумала Люба и потеряла сознание.

Кавказцы оставили ее только после того, как один из них решил, что она уже давно умерла, и получалось, что они забавляются с трупом. Эта мысль им не понравилась, и они, бросив растерзанное голое тело на разбитой кушетке, один за другим бесшумно покинули помещение.

Не успели стихнуть их шаги, как от стены стоящего напротив жилого дома отделилась фигура, направившись прямо через стройку к времянке. Человек то и дело спотыкался, низко ныряя и касаясь руками земли. Стройка утопала в кромешной неподвижной мгле. Попав в тусклый отблеск струящегося из открытой двери времянки света, человек выпрямился и шагнул внутрь. Это был тот самый парнишка, владелец «Оки», который пару часов назад запер здесь Любу. Во время расправы он стоял возле дома, прижавшись спиной к стене, и смотрел, не отрываясь, на тени, хаотично мелькающие в крохотных окнах рабочей постройки. Несмотря на сильный мороз и легкую одежду, парень вспотел и то и дело вытирал обеими руками мокрое лицо. Как только вереница теней исчезла на противоположной стороне улицы, он сорвался с места и кинулся к времянке, прямо по краю огромного котлована. Оказавшись в помещении, он сразу уткнулся взглядом в обезображенное тело проститутки. На фоне черного топчана особенно бросалась в глаза его страшная белизна. Парень поморщился: комната была наполнена терпким запахом мужских гормонов и пота. Плохо соображая, что делает, он собрал с других топчанов грязное тряпье и стал забрасывать Любу, пока она не исчезла в этой неряшливой куче с головой. Затем он погасил свет, вышел на улицу и уткнулся головой в стену сарая. Его рвало.

Евгений Маркович поменял пепельницу и в задумчивости прошелся по комнате.

— Меня нашли на следующий день, — продолжала свой рассказ Люба. — Это были рабочие, которые работали на стройке. Врач говорит, что я чудом осталась жива, а я думаю, они меня не прикончили, потому что думали, что я умерла. Ушли, звери, и шубу с собой унесли, а меня каким-то грязным тряпьем забросали. Я только поэтому и не замерзла, — Люба отхлебнула остывшего чаю, поморщилась.

Психотерапевт старался сохранять спокойствие, но было видно, что даже его, бывалого, многое повидавшего на своем веку человека, этот рассказ потряс. Любасик продолжала равномерно покачиваться на стуле, выдувая в воздух струйки табачного дыма.

— Та-ак, и какой же помощи вы ожидаете от меня? — заговорил Евгений Маркович, опять устроившись за столом. — Я понимаю, ваша психика нуждается в восстановлении. Но это очень длительный процесс. Вам придется приезжать ко мне несколько раз. Если сейчас не принять меры, последствия могут остаться на всю жизнь.

— Какие такие последствия?

— Самые разные. Вы получили тяжелую психическую травму. Вас надо лечить.

— Да не надо меня лечить, — вяло возразила Любасик и посмотрела на врача взглядом, страшным, как бездна.

Евгений Маркович вздрогнул. Ему показалось, что сама смерть взглянула на него глазами этой девочки. И он понял — нет у нее никакой будущей жизни, и лечить ее незачем.

— Так какой же помощи вы от меня ждете?..

— Мне сказали, что вы можете сделать что-то типа гипноза. Можете?

— Могу.

— Так вот, загипнотизируйте меня так, чтобы я не боялась.

— Чего не боялась? — не понял психотерапевт.

— На работу выходить. А то здесь недавно одну убили, всего на два квартала дальше стояла, совсем молоденькая, шестнадцати не было…

— Володь, — сказала Наташка и повела глазами по какой-то головокружительной траектории.

Володя насторожился: эта ужимка не предвещала ничего хорошего. «Сейчас чего-нибудь клянчить начнет», — подумал он и посмотрел на жену твердо, как бы заранее давая отпор любому посягательству.

Наташка вскочила и, подбежав сзади, повисла у него на спине. Володя упрямо сидел на стуле и соображал, что, потеряв из поля зрения жену, он потерял точку опоры, необходимую для сопротивления.