Иоганн-Фердинанд-Мартин-Оскар Мединг - Адъютант императрицы [litres]

Слова молодого офицера, по-видимому, пришлись по душе Иоанну Антоновичу, но он ничего не ответил, даже не посмотрел на него; он только медленно поднялся с кресла, раскинул руки, поднял вверх свой взор, и словно какое-то сияние осветило и преобразило его лицо.

– Да, да, ты говоришь правду, – тихим голосом произнес он, – я вижу тебя, моя Надя! Уже давно ты не спускалась ко мне со своих светлых высот… Ты улыбаешься мне, ты протягиваешь в своей руке навстречу мне пальмовую ветвь и в облаках над тобою реет сияющая корона. Да, да, на этот раз я достигну цели, на этот раз мне улыбается победа.

Некоторое время он стоял таким образом с раскинутыми руками и сияющим взором; старик Полозков сложил руки и тихо молился; Мирович робко и напряженно смотрел на богатырскую фигуру узника, которая в этот миг, казалось, была залита неземным огнем.

Наконец Иоанн Антонович опустил руки и покачал головою, как бы пробудившись от сна; его взор прояснился и с величавым видом, как будто он всю жизнь провел на престоле, он произнес:

– Василий Мирович, так назвали вы себя, я верю и доверяюсь вам, так как увидел в руке ангела пальму победы и корону, сиявшую мне из светлой заоблачной дали. Василий Мирович, ваше имя навеки крепко врежется в моем уме и в моем сердце и я клянусь вам всем святым, клянусь именем ангела, который с обетованием склонился ко мне, что если ваш замысел удастся, ваше имя будет первым в моем государстве и ни пред кем в обширной России, кроме самого императора, вы не склоните своей головы. Василий Мирович… запечатлей в своей памяти, Вячеслав Михайлович, это имя, проси у Господа Бога, чтобы Он благословил его и чтобы Он дозволил тебе увидеть освободителя пленного императора первым на ступенях моего трона!..

Мирович снова упал пред Иоанном Антоновичем на колена; он прижал к груди свои руки; в его глазах сверкали гордая уверенность в победе и счастливая надежда.

Но старик Полозков лишь печально покачал головой.

– Ах, ваша милость, – сказал он, – зачем вы заговорили о том, что никто на свете не может привести в исполнение? Взгляните на эти стены, на эти решетки, подумайте о солдатах за этими стенами, о тысячах, о сотнях тысяч тех, которые покорны одному знаку Екатерины Алексеевны!.. Зачем вы лишаете мирного покоя этого бедняка, который и так уже много выстрадал?

– Малодушный! – воскликнул Иоанн Антонович, – разве надлежит императору самоотрекаться и искать мира в самоотречении? И, когда преданное и храброе сердце, когда твердая рука предлагает мне свою поддержку, я не должен упустить ее. Но все же знайте, Василий Мирович, предприятие, на которое вы решаетесь, тяжело и рискованно; подобные попытки дважды стоили благородной крови!

– Моя кровь принадлежит вам, ваше величество! – возразил Мирович.

– Но все же скажите, как вы намереваетесь привести в исполнение столь неслыханное дело? – спросил Полозков. – Если даже и удастся проломить эти стены и обмануть часовых, что вы намерены противопоставить войскам Екатерины Алексеевны?

– Взгляни на него, – сказал Мирович, указывая на Иоанна Антоновича, – разве при взгляде на это лицо, на эту фигуру русский народ может усомниться в том, что пред ним его истинный император?

– Да, да, – сказал Полозков, – русские люди должны признать его, если власть адских духов не ослепила их глаз. Немногие из них знали великого императора, вылитый портрет которого он представляет собою; но они должны видеть, что Господь запечатлел на его челе царственную печать.

– Они увидят это, – воскликнул Мирович, – все войска, которые отправит против нас Екатерина, узнают в нем истинного императора и собственными руками поднимут его на престол его отцов.

Иоанн Антонович молча стоял, не произнося ни слова в продолжение всего этого короткого разговора; царственная гордость, смелый, доверчивый дух и почти детская радость смешивались в его лице и придавали ему дивное, трогательное выражение.

– Все же, ваша милость, скажите, как это должно произойти? – по-прежнему с недоверием и беспокойством спросил Полозков. – Я не могу более помочь, мои руки ослабли и даже мое собственное тело является для меня тяжелым бременем.

– Тебе ничего не нужно делать, – сказал Мирович, – разве лишь бдительно ожидать минуты освобождения и заботиться о том, чтобы твой господин был готов показаться народу и обратиться к нему с подобающею речью; все остальное – уже мое дело. Выслушай мой план и позаботься о том, чтобы ни одним взглядом, ни выражением лица не выдать вновь пробудившейся надежды.

Иоанн Антонович снова опустился в свое кресло. Полозков, по его приказанию, сел рядом с ним, так как не был в состоянии долго стоять, и Мирович, почти вплотную нагнувшись к ним обоим, тихо и горячо заговорил.

Блестящим великолепием сверкал императорский дворец в С.-Петербург; вся Европа с удивлением смотрела на Екатерину, эту северную Семирамиду, войска которой сдерживали гордых и воинственных поляков и заставляли трепетать султана в Стамбуле; между тем в далеких степях на Яике вырастал на зареве восстания призрак низложенного Петра Федоровича, а здесь, в темнице крепости, обнесенной непреодолимыми стенами, молодой, незначительный и неизвестный человек готовился вывести на свет заживо погребенного императора, потомка Петра Великого, готовился сорвать корону с головы всемогущей самодержицы и низвергнуть в прах все ее величие.

Резкий звук звонка пронесся по комнате. Мирович поспешно направился к наружной двери, чтобы открыть ее, а Иоанн Антонович и старый Полозков снова сели на свои места к столу и стали устанавливать шашки на шашечницу.

Это принесли ужин узнику, который по приказу императрицы Елизаветы Петровны, не отмененному ни Петром Федоровичем, ни Екатериной Алексеевной, был приготовлен с поистине княжеским изобилием. Несколько солдат внесли серебряный мисочки, в которых были приготовленные по вкусу Иоанна Антоновича питательные супы, сочная жареная дичь и пряные салаты; рядом с кушаньями были поставлены бутылки с венгерским вином, водкой и квасом, а также серебряные кубки для узника и Полозкова; последний, по желанию Иоанна Антоновича, разделял с ним его стол. Все мясное уже было разрезано на мелкие куски. На стол подавали лишь ложки, так как было строго воспрещено давать узнику вилки и ножи.

В комнате для караульного офицера также был подан дежурными солдатами неприхотливый ужин.

Все время, пока солдаты исполняли свои обязанности, Мирович стоял в холодно-строгой воинской позе.

Иоанн Антонович немым наклонением головы приветствовал, солдат, со своей стороны бросавших сострадательные взгляды на узника, так как под страхом тяжелого наказания было воспрещено не только говорить с ним, но даже и вообще разговаривать в его присутствии.