Станислав Грибанов - Полгода из жизни капитана Карсавина

…Немецкие танки, идущие по дороге, Анна рассмотрела довольно явственно через лобовое бронестекло, когда из-под плоскостей машины Карева рванулись ракеты. Колонна словно застыла на месте, и один из танков буквально вписался в прицел-перекрестие ее штурмовика. При этом Анна заметила, что он и сам ведет огонь. Еще секунду она уточняла прицеливание, нажала гашетку, а в следующее мгновение от удара реактивного снаряда танк противника замер, зачадил, зачадил и вспыхнул. Но всего этого Анна уже не видела. Вырвав машину из пикирования, она вывела мотор «ильюшина» на полные обороты и устремилась за самолетом своего ведущего.

Вторым заходом группа штурмовиков отработала по танковой колонне бомбами. Немцы выскакивали из горящих машин, в панике метались вдоль дороги, и тут Анна услышала в наушниках шлемофона знакомый голос.

— Ашота!.. — над полем боя это прозвучало для нее неожиданно и волнующе, как сама атака. — Дай по гадам из всех дудок!..

Анна узнала голос ведущего. Петр Карев… Он не забыл ее в горячке боя, ее первого боевого вылета на штурмовку. И как же она была благодарна ему за это!

В две следующие атаки Анна вложила, кажется, всю свою ненависть к чужеземным пришельцам. «Вот вам за Виктора!..»

Боевая работа летчика считается законченной, когда он вернется на свой аэродром. Расстреляв по противнику весь боекомплект, Анна собралась было пристроиться к группе, но вдруг обнаружила, что вокруг — ни души! Она одна, снизу по ней стреляют, и летит ее машина в сплошных разрывах снарядов… Невольно припомнилась заповедь Карева об осмотрительности. Как же она сплоховала!.. Увлеклась боем, потеряла своих…

Над Цемесской бухтой пара истребителей заметила одинокого «ила». «Ну вот, хоть «яки» прикроют…» — подумала Анна, продолжая лететь в сторону, где, по ее предположению, находился их полевой аэродром. А небо над морем все плотнее окутывалось кружевами пушечных и пулеметных трасс, от которых одни самолеты падали вниз, другие еще тянули в надежде добраться до берега. И вокруг ни взрывов, ни дыма пожарищ… Лишь полотнища боевых парашютов — наших да противника. Опускаясь, они ложились на воду большими белыми цветами — и это все, что оставалось, что еще напоминало об исходе смертельных схваток.

Анна прибрала газ — мотор заработал спокойнее, без напряжения. Она гасила скорость и призывно покачивала истребителям плоскостями, мол, вижу вас, пристраивайтесь поживее. Но вот то, что произошло в следующую минуту, кажется, не предусмотрел в своих заповедях даже сам капитан Карев. Длинная пулеметная очередь рванулась со стороны истребителей, пронеслась над головой Анны, едва не прошив кабину ее штурмовика, и ушла в море.

«Братцы, вы что — очумели?» — хотела было крикнуть Анна, оглянулась и в нескольких метрах от своей машины увидала истребителей с белыми крестами… Немцы! Два «мессершмитта», с издевкой покачав ей крыльями, тут же отвалили в сторону для повторной атаки.

«Что же делать? — тревожно осмотрелась Анна. — Скорость у «мессеров» большая — не уйдешь. А тут еще и весь боезапас израсходован…»

В очередной атаке немцы снова промахнулись. Один из них промчался от Анны совсем рядом, и она, чуть довернув штурмовик, на всякий случай нажала на гашетки, но впустую — пушки и пулеметы молчали.

Нетрудно было предположить, чем бы мог закончиться для Анны ее первый боевой вылет на штурмовку, не выручи свои истребители. Они отогнали «мессеров», одного сбили, и Анна поблагодарила по рации незнакомых ей ребят, которые так вовремя подоспели и выручили ее:

— Спасибо, «маленькие»!

Но «маленьких» и след простыл. Правда, кто-то из них несколько назидательно успел бросить в эфир:

— «Горбатый», а ты что бабьим-то голосом заговорил? С перепугу, что ли?..

Вечером пилоты обмыли боевое крещение штурмовика Егоровой.

— Больше не гуляй без нас! — строго заметил капитан Карев. — Недолго до греха… — И сначала было бульканье, потом сосредоточенное кряхтенье, неистовый хруст огурцов, потом все заговорили, задвигались, засмеялись. И Анне Егоровой так было хорошо среди этих простых и близких ей парней, что, казалось, лютая война и та не выдержала да отступила от них.

В один из таких вечеров прямо на аэродроме неподалеку от станицы Поповической пилоты как-то устроили танцы. Анну приглашали танцевать все поочередно. Никому не отказывая, она весело кружилась с парнями, и только капитан Покровский сидел одиноко в сторонке, казалось, равнодушный ко всему на свете.

— Кирилыч! — решила растормошить его Анна и чуточку манерно поклонилась. — Прошу вас на тур вальса.

Капитан Покровский грустно улыбнулся — в уголках его губ постоянно таилось что-то похожее на горькую усмешку, — но встал навстречу Анне и предложил просто пройтись по станице.

Стоял тихий теплый вечер. В небе, пока еще светлом и необыкновенно высоком, загорались первые звезды, а из-за леса медленно-медленно, с какими-то мучительными потугами выплывала огромная жуткая луна.

— Знаешь, Егорушка, ты вот, наверно, думаешь: что это Кирилыч такой нелюдимый, не повеселится никогда с пилотской братвой? А я ведь по натуре очень веселый был и сейчас порой охота какую-нибудь шутку отмочить, да что-то сломалось внутри. Я чувствую, что скоро меня не станет…

— Кирилыч, полно-ка говорить такое! — искренне возмутилась Анна. — У вас столько побед, боевых орденов. Вам даже и думать о таком нельзя. Кстати, давно хотела спросить: почему вы только командир звена?

— Нет славы без шипов и нет великого чела, не украшенного терниями, — усмехнулся Покровский.

— Нет, я серьезно, Тит Кирилыч.

— Ну, если хочешь, слушай… — И он рассказал Анне о том, что произошло с ним до его прихода в штурмовой авиаполк.

…22 июня 1941 года капитан Покровский встретил командиром эскадрильи 136-го скоростного бомбардировочного. В тот день он дважды вылетал на боевые задания и на бомбардировщике Як-4 разгонял строй самолетов противника. Как уцелел — сам удивлялся. Ну а потом, за три первых месяца войны, все-таки сбивали — девять раз горел…

В полку все знали, что три ордена Красного Знамени капитан Покровский получил за мужество и отвагу, проявленные по защите Отечества в разных войнах. Первый орден — за бои у озера Хасан, второй — в финскую войну, третий — в самом начале Великой Отечественной.

— …И вот, когда меня сбили девятый раз, со мной рухнул последний в полку самолет. Да и вообще от того полка осталось одно название — скоростной бомбардировочный. Пять летчиков, ни одной боевой машины. Тогда-то нас и отправили в тыл — в учебно-тренировочный авиаполк для переучивания на новую технику!

Приехали. Это было в конце сорок первого. Гляжу — никто не торопится нас переучивать. Самолетов нет, пилоты толпами слоняются из угла в угол. Ну я и не выдержал. Сколько, говорю, такое безобразие терпеть будем?! Позор — с немцем не сладим. Где новые самолеты? Что начальство думает?! Ну тут и началось. Кто-то донес на меня. Вызывают в политотдел. Речь держат такую: «Вы хотели вызвать недовольство летчиков! Сеяли панику!» Ну и дальше: мол, партия очищает свои ряды от идейно неустойчивых, политически враждебных элементов, паникеров… Словом, исключили меня из партии, сорвали с груди ордена — эти три моих боевика, под белы рученьки — и приговор готов! Расстрелять!..