Станислав Грибанов - Полгода из жизни капитана Карсавина

Наконец выпуск. Запомнился прощальный, как полагается, чуточку грустный вечер. Аннушка пришла тогда в ярком батистовом платье. Ребятам непривычно было видеть своего инструктора без летного шлема в таком красивом воздушном наряде. Когда заиграл духовой оркестр, они наперебой принялись приглашать ее на танец, а потом она вручила каждому только что выпущенную государственным издательством очередную книжку Николая Шпанова «Первый удар».

— «Повесть о будущей войне», — значительно, наигранно строго прочитала инструктор Егорова подзаголовок книги и, вздохнув, добавила: — Чтоб не забывали меня, и вообще…

В тот вечер Аннушка простилась и с Виктором Кутовым, своим добрым другом. Перед тем как расстаться, они долго сидели молча. Аннушка прижалась к Виктору и положила ему голову на плечо. Он привлек ее к себе, и она словно утонула в его объятиях, желая лишь одного — чтобы это чудесное мгновение длилось вечно. И когда Виктор почувствовал на своей щеке горячие соленые слезы, он был поражен.

— Что с тобой, любимая? Ты плачешь…

— Я постоянно чего-то боюсь, — ответила она.

— Чего же ты боишься, Аннушка?

— Войны! Я чувствую, я знаю — она скоро будет…

Виктор встал и, широко размахивая руками, заговорил:

— Никакой войны!.. Нападение на нашу страну не допустит мировой рабочий класс, солидарность трудящихся!..

Он говорил горячо, взволнованно, но до Аннушки слова эти будто не доходили — ее не покидало по-женски подсознательное чувство тревоги, и она все больше уверовалась в том, что счастью их не суждено длиться долго. Земной рай так уж устроен, что в один прекрасный день он исчезает, и люди вспоминают о нем только как о прекрасном сне…

После выпуска осоавиахимовского спецнабора полеты в аэроклубе продолжались. По воскресным дням с летчиками-инструкторами стали проводить командирские занятия. Но вот в тот памятный день, 22 июня, всю учебу отменили, и Аннушка с девчатами отправилась на Волгу, в луга — за ландышами.

Изрядно походив и притомившись, к полудню все уже собрались на берегу реки. Неторопливо тянулись мимо груженые баржи, плоты, протяжно перекликались между собой волжские транзиты — все было, как вчера, как много лет назад, — но кто-то заметил, что обычно празднично веселые пассажирские пароходишки следовали отчего-то непривычно притихшими. И вдруг с одного из них послышался хорошо знакомый голос диктора. Аннушка не любила его. Ей казалось, что человек, наделенный излишней сгущенностью голосовых связок, о чем бы ни вещал по радио, непременно играл, любовался тем своим профессионально поставленным голосом. И в тот раз на лужайке среди лесных ландышей из всего сказанного им она уловила одно лишь слово: «Война!..»

В мире наступила оглушительная тишина.

Это потом станет известно, что немецкие танки и моторизованные части группы генерала Гота на четвертый день после нападения достигли Минска, обошли его с севера и, минуя город, продолжили движение дальше на восток. 28 июня город был полностью занят противником. 1 июля танковая группа Гудериана захватила мосты через Березину и Свислочь у Могилева, а восточнее Бобруйска она стала двигаться уже к Днепру…

«Как же случилось такое?..» — спрашивала себя Анна Егорова, и невольно припоминалась ей тогда книга, которая вышла накануне страшных событий, — «Первый удар. Повесть о будущей войне…» Это ее она дарила выпускникам спецнабора, сама читала ребятам о том, как Красная Армия перейдет границу, едва враг посмеет тронуть нашу страну: «Красная Армия ни единого часа не останется на рубежах, она не станет топтаться на месте, а стальной лавиной ринется на территорию поджигателей войны. С того момента, как враг попытается нарушить наши границы, для нас перестанут существовать границы его страны. И первыми среди них будут советские летчики!»

К исходу первого дня войны, если верить автору повести, за тысячу километров от нашей границы синим пламенем заполыхают от удара 720 скоростных дальних бомбардировщиков склады «Фарбениндустри», заводы взрывчатых веществ, а заодно будет перебито 55 процентов «мессершмиттов», 45 процентов «Арадо-Удет», 96,5 процента бомбардировщиков «Хеншель». В ведении планового хозяйства войны будет учтено все — даже эти пять десятых процента. Ну а на каком подъеме написан финал повести! Немецкие рабочие авиазавода «Дорнье» стоят и ждут, когда наконец на их головы упадут лучшие в мире советские бомбы. В ожидании этой трогательной минуты они с подъемом исполняют «Интернационал»…

— Эх!.. — с горечью только и вырвалось у Анны от воспоминаний о той книжке, и уже в который раз она направилась в военкомат.

Встревоженные парни и девчата, как и несколько дней назад, толпились у входа в кабинет военкома. Все были озабочены и говорили об одном: как попасть на фронт. Розовощекий парнишка, стоявший впереди Анны, не сомневался, что его-то возьмут.

— У меня меткий глаз — снайпером буду проситься. «Ворошиловским стрелком» я еще в школе стал, — с гордостью сообщил он статной девушке, своей соседке по очереди, и снисходительно заметил: — Ну, а тебя, пожалуй, в тылу оставят. Куда вас, девчонок, всех-то пристроить?..

Так оно и получилось. Военком Анну даже и слушать не стал:

— Сам прошусь на фронт. Четыре рапорта подавал — не пускают. Ты, Егорова, кажется, инструктор аэроклуба? Вот и готовь летчиков для фронта — дело тоже нужное! — отчеканил и тут же забыл о ней.

В марте месяце, перед самыми жаворонками, к Анне подошел как-то парторг эскадрильи Иркутский и издалека повел такую речь:

— Мы с вами, товарищ Егорова, земляки. Я ведь родом тоже из-под Торжка.

«К чему бы это?..» — молча глянула Анна на Иркутского, но в его глазах прочесть ничего не смогла.

— Как дела на родине, письма-то получаете? — продолжал парторг. Анна ответила, что недавно было одно письмо от матери и одно от подруги по Метрострою, на что Иркутский заметил: — А я вот от своей матери давно ничего не имею. Как-то они там?..

Парторг Иркутский в эскадрилье связи был неосвобожденный, работал штурманом, и все считали, что он страшно везучий. Раз он заметил в одном селе мечущихся по дворам людей с охапками сена. Предложил пилоту приземлиться, и выяснилось, что встретили они именно тот отряд кавалеристов, который и разыскивали. А как-то с пилотом Касаткиным сели на минное поле и — хоть бы хны! — остались целехоньки. Особенно же Иркутский отличался в розыске частей, попадавших в окружение.

«Но что же тут-то вынюхивает да крутит?..» — с неприязнью подумала Анна и прямо спросила:

— Вы что хотели, Иван Иосифович? К чему эта дипломатия?

Иркутский улыбнулся и пояснил свой заход издалека:

— Егорова, мне наш комсорг сказал, что тебя комсомольцы рекомендуют в партию. Вторую рекомендацию дает наш комиссар, а я вот тоже готов поручиться за тебя. Человек ты наш, честный, искренний перед партией. Пиши заявление…