Владимир Канивец - Крах диссидентки

Был уже одиннадцатый час, когда Арсений, оттолкнув лодку веслом, оказался на реке, всеми мускулами своего тела чувствуя, в какой шаткой посудине он сидит.

Вспоминал, как он, будучи студентом, в половодье опрокинулся на такой лодке. И до сих пор не может понять, как удалось, преодолевая течение, доплыть до берега: был в ватнике, резиновых сапогах, а апрельская вода — холодная как лед. После того случая не решался плавать во время половодья в лодке.

Быстрое течение подхватило лодку и понесло как щепку. Арсений только управлял веслом. На броду замедлил ход, любуясь тополями на левом берегу, и едва успел пригнуться и перекинуть через голову толстый провод, протянутый от берега к берегу. Увидел небольшой паром. Это уже прогресс! Можно будет перебраться на луг. Когда-то немного ниже, возле маниловского въезда, был на Псле деревянный мост. Немцы, отступая, сожгли мост, и его уже не восстанавливали.

За бродом начинался пляж: чистая белая песчаная коса тянулась до самой горы Лоташивки. На пляже было полно шумливой детворы, что кишела в воде, носилась по берегу. Лежали, загорая, несколько мужчин и женщин — по всему видно, приехавших, как и он, из города. Арсений гнал лодку вдоль противоположного берега. Кое-кто на пляже приподнимался и, приложив ладонь ко лбу (солнце светило в глаза!), смотрел на него, но, наверное, не узнавал. Не видел и он знакомых. Да и не очень хотел встречаться с ними, пришлось бы отвечать на традиционное: «Как живешь?» Традиционного ответа — правдивого — у него не было, а говорить неправду не хотелось даже посторонним людям. В конце пляжа сидела молодая женщина в расстегнутом халатике и стирала в тазу белье, складывая его на пенек. Возле женщины вертелась девочка лет двух — тоже деловито выполаскивала белый платочек в воде. Женщина была темноволосая и чернобровая, как цыганка. Когда она наклонялась к круглому, полному мыльной пены тазу, ее толстая черная коса падала через плечо в мыльную пену. Женщина отбрасывала косу за спину так, будто отгоняла надоедливую муху. Она была занята своим делом и не смотрела на реку. Подняла голову лишь тогда, когда девочка, увидев Арсения, крикнула:

— Мама, лодка!

Женщина повела головой в ту сторону, куда ручкой показывала девочка, увидела Арсения и, приложив руки в белой пене к черному лифчику, прикрыла грудь. Стыдливо опустив голову, торопливо застегнула верхние пуговицы халата. «Это сельская», — подумал Арсений, чувствуя себя виноватым, что заставил женщину смутиться. И, боясь, что она его узнала (значит, подумает — загордился), громко поздоровался:

— Здравствуйте!

— Здравствуйте, Арсений! — ответила женщина на приветствие с радостной улыбкой, но все так же смущенно.

— Я вас не знаю, — придержав лодку, признался Арсений.

— Лидина сестра, Лина, — назвалась женщина.

Арсений ухватился левой рукой за лозу, что склонилась к воде, остановил лодку: это же двоюродная сестра Михайловой жены Лиды. Арсений последний раз видел ее, когда она еще ходила в школу. Закончив десять классов, она вышла замуж и уехала с мужем на Донбасс — как раз набирали комсомольцев на новые шахты. Да молодым не повезло: Лининого мужа придавило породой, он, вернувшись в село, поболел несколько месяцев и умер. Лина с дочкой снова оказалась у родителей. Все это Арсений знал из писем, которые присылала ему жена Михаила: она, обращаясь к нему с какой-либо просьбой, считала нужным сообщать ему все сельские новости. Вита, читая малограмотные письма, говорила: «Если бы этой женщине дать образование, она стала бы писательницей».

— А я думал, ты на Донбассе, — переходя на «ты», сказал Арсений.

— Нет, здесь живу, — с горечью в голосе произнесла Лина. — Заходи к нам, отец будет рад.

— До сих пор рыбалит? — Арсений знал Степана Дмитриевича как заядлого рыболова.

— И ночами сидит на своей запруде, — сдержанно усмехнулась Лина.

— Хорошо ловит?

— Всякое бывает.

— Скажи, что зайду, — пообещал Арсений и выпустил из руки лозу. Течение подхватило лодку, понесло вниз. Перекидывая весло из правой руки в левую, Арсений оглянулся. Лина все еще стирала, наклонившись над тазом, а ее девочка, стоя по колено в воде, смотрела ему вслед. «Вот еще одна судьба», — подумал Арсений, жалея Лину болезненной жалостью, которая была в душе к самому себе.

Стояла засуха, и воды в Псле было мало — кое-где и дети переходили реку, а потому рыба, как говорили сельчане, плохо ловилась. Вся, мол, «скатилась» в Днепровское море. Если уж подойдет, то, возможно, весной, когда Псел разольется. Первые три дня Арсений, пропадая на речке с утра до вечера — брал с собой хлеб и бутылку молока, — приносил только пескарей котам. А потом все же нашел подходящее место, начал ловить подустов. Несколько раз наживку хватало что-то крупное, даже крючок обрывало. Это, Михаил сказал, должно быть, карп. И начинал рассказывать, как это «что-то» рвало и у него удочки, как он, бывало, все-таки обманывал его, вытаскивал — и в лодку. Пошел как-то Арсений в сельмаг купить сигареты и встретил Степана Дмитриевича. Тот уже взял бутылку водки, буханку хлеба и рассчитался с продавщицей. Когда Арсений, купив сигареты — была только «Прима», — вышел из сельмага, Степан Дмитриевич, дождавшись его, спросил:

— Как рыбка?

— Так себе… — ответил Арсений, похвалиться перед таким рыболовом, как Степан Дмитриевич, было нечем.

— Плохо дело, — согласился Степан Дмитриевич. — Страшная жара, откуда же воде взяться. Под Лоташивкой уже и родники повысохли! Пас я на той неделе стадо — да какое там пас! — стоял со стадом, — так и напиться не мог. И что это с погодой случилось? То заливает, хоть кричи — спасите, то жжет, как вот сейчас. С апреля не было дождей. Продержится такая жара еще неделю — и все сгорит! Будем занимать хлеб на целине.

— А где ваша запруда? — спросил Арсений, переводя разговор на рыбную ловлю.

— На Архиповой яме. Там только и осталась еще глубина. А ты надолго?

— Да еще двадцать дней отпуска.

— Ну, тогда можно что-нибудь поймать. А ты знаешь наш новый метод? Спутник называется. Вот пойдем, покажу! Я таких карпов на того спутника поймал, что — поверишь?.. — леска руку резала… Как хватанет, как пойдет! как пойдет! — ну прямо тебе как тот жеребец, что гоняют на корде! Не балуйся, говорю ему, не балуйся, иди сюда! — с веселой улыбкой продолжал Степан Дмитриевич свой рассказ. — Так пойдем! Пойдем! Баба как раз борщу с уткой сварила! Тебе жена, должно быть, всякие супы варит из концентратов. Помню, когда я бывал у вас, она меня часто угощала. Приехал, говорю бабе: «Ел в Киеве молочный суп с картошкой и морковью!» А она так подозрительно смотрит на меня и спрашивает: «А сколько ты перед этим супом водки выпил?» Так и не поверила, что есть на свете молочный суп с картошкой и морковью…