Владимир Канивец - Крах диссидентки

У Арсения стало легче на душе: значит, не в этом доме смерть. Слава богу, хоть в доме брата не будет гнетущего настроения.

— Не плачь, Зиночка, — утешал Арсений малышку, — это печальное дело.

— А если я умру и похороны не увижу? — размазывая кулачком слезы по замурзанному личику, всхлипнула Зина.

И хоть невесело было у Арсения на душе, он невольно усмехнулся. Подбросил девочку вверх (малышка была такой, как Алеша), она испуганно ойкнула. Подбросил еще выше — Зина засмеялась. Арсений дал ей шоколадку, и девочка совсем просияла, вытирая заплаканные глазки, которые уже светились счастьем. Как мало надо детям, чтоб перейти от плача к смеху.

— Ты узнаешь меня? — спросил Арсений, глядя во влажные от слез, но веселые, черные, как у брата Михаила, Зинины глазки.

— Не-е… — искренно призналась Зина, смущенно опустив голову: ей было два года, когда она в последний раз видела Арсения. — А кто вы?

— Дядька Арсений.

— А, папка говорил маме, что вы приедете! Я вас давно высматриваю, — снова улыбнулась Зина.

— Вот спасибо! — обрадовался Арсений. — Хоть ты меня, Зиночка, ждала-высматривала. Пойдем машину во двор загоним.

На похороны пошла, оказывается, только Михайлова теща Прасковья Дмитриевна — умер дед Платон, который еще с ее отцом служил в экономии. До ста дед Платон не дотянул всего три месяца. Никакой родни в селе у него не было. «Всех пережил», — печально говорил дед. Имел двух сыновей, которые погибли на войне, невестки, еще молодые, вышли замуж, никогда в село не приезжали, были родом из других краев. У внуков — дочки старшего сына и парнишки младшего — были теперь другие бабушки и дедушки. «Вот как меня осиротила война», — бывало, тяжело вздыхал дед Платон.

Вскоре с похорон вернулась Прасковья Дмитриевна.

— Крепкий был дед, как сухой корень, — рассказывала она. — Сам со всем управлялся. Только белье я ему стирала да молоко носила, он после смерти жены продал корову. А сено и в этом году косил в лесу. Отдавал нам сено, а мы ему — молоко. И умер на ходу: шел из сарая в хату и упал посреди двора. И такое у человека сердце было: потерял речь, только смотрел на всех и глазами моргал, а неделю еще дышал. Э-э, таких людей теперь нет, — тяжело вздохнула Прасковья Дмитриевна. — Химия всем укорачивает век, кто ее, проклятую, выдумал?

Во дворе затарахтел мотоцикл, Зина выбежала из хаты с радостным криком:

— Папка! Папка приехал!

У Арсения защемило сердце: точнехонько так его встречал Алеша. А ему тут с Зиной весело было бы! Возможно, он сейчас стоит, понурившись, перед Марчуком, который, считая себя гением, свысока, задрав голову, читает ему нотацию о том, как надо себя вести. И от мысли, что ненавистный Марчук, став мужем Виты, стал и отчимом его сына — при живом отце! — душу Арсения охватывал нестерпимый гнев. Из всех болей, причиненных ему Витой, эта, казалось, была самой жгучей.

В дом вошел улыбаясь брат Михаил, обнял Арсения.

— Ой боже! — всплеснула руками Прасковья Дмитриевна, глядя на зятя. — Ты посмотри, какой ты грязный! Пыль с тебя просто сыплется!

— Ничего! — засмеялся Михаил. — Не будет этой пыли, не будет и хлеба! Передал трактор напарнику, приехал на базу, бригадир мне говорит: встретил, мол, серый «Москвич». Должно быть, Арсений к тебе поехал.

— А мне вот дядя шоколадку дал, — похвалилась Зина, показывая отцу подарок, от которого осталась только красивая обертка.

— Надолго? — спросил Михаил.

— Отпуск на месяц, а там видно будет, — ответил Арсений, он сам не знал, долго ли усидит в селе.

— Никаких «видно»! — возразил Михаил. — Живи как дома! Мне лодку выдолбили из осины — как игрушка! И рыба ловится. Я сегодня утром побежал на Псел, двух лещей схватил, а карп сорвался! — Михаил вынул из кармана бутылку водки, поставил на стол. — Выпьем, закусим рыбкой. Бабуля, чего же вы стоите сложа руки? А ну собирайте на стол. Лида на свекле, придет вечером, — пояснил Михаил. — Теперь у нас на одну женщину приходится семь гектаров полки. Всем семейством ей помогаем, а все равно не успевает! Ну а где твоя дама? — Михаил любил это слово, он и жену называл «моя дама». — Почему не приехала? Все творит?

— Творит… — не желая вести разговор о Вите, уклончиво ответил Арсений.

— Ой, смотри, чтоб она чего не натворила! — засмеялся Михаил, сделав ударение на слове «натворила» и подчеркивая, что вкладывает в это слово иной смысл. — Тут один слушал по радио, — Михаил ткнул пальцем в потолок, — так говорил, что слышал ее голос оттуда…

«Она уже натворила», — подумал Арсений, а вслух сказал:

— Да, в Америке издали ее роман.

— И много долларов за него получила? — Михаила всегда интересовало: сколько писателям платят за книги.

— И чего ты к нему пристал? — вмешалась в разговор Прасковья Дмитриевна, заметив, что Арсений неохотно отвечает на вопросы.

— А вы чего лезете в чужой разговор? — рассердился Михаил.

— Вот видишь, Арсений, я ему всегда чужая, — всхлипнула Прасковья Дмитриевна, ставя на стол тарелку с холодцом.

— Родная! Родная! — пренебрежительно махнул рукой Михаил. — Давайте рюмки! Да и себе возьмите, а то скажете — не налил, как чужой! Ну что, брат, — подняв свою рюмку и довольно улыбаясь, проговорил он. — Спасибо, что приехал! — Михаил чокнулся с Арсением и, даже не глянув в сторону тещи, выпил, вкусно захрустел малосольным огурцом. — Жалко, конечно, что твоя дама не приехала, да, может, оно и лучше! Будешь свободней.

«Не знаешь ты, брат, что я совсем уже свободен», — с горечью подумал Арсений. Решил пока что не говорить Михаилу о своих семейных делах.

Михаилов дом стоял на крутом берегу реки Псел. Как говорили в селе — на юру. Спустился с кручи узенькой тропинкой, что вилась меж колючих зарослей терна и глода, — и вот уже вода. Но берег реки здесь был топкий, зарос камышом, осокой. Из-под горы журчали чистые, как слеза, ручейки: казалось, где-то там, под кручею, имелись большие колодцы, вода из них переливалась через край. Вязко было, и Арсению пришлось надеть резиновые сапоги. Но именно здесь и стояли лодки, привязанные к толстому осокорю.

— Там много гадюк, мальчишки боятся ходить, — пояснил Михаил, почему он ставит тут лодку. — В другом месте отбою нет: топчутся, как бесенята. Ну, как посудина?

— Чудесная! — похвалил Арсений.

— И знаешь, кто мне ее сделал? Баптистский поп! — засмеялся Михаил. — Пришел с вот таким топором, — Михаил развел руки, показал, какой у попа был топор. — Мах! Мах! Вот такие щепки полетели! — Михаил взмахнул сомкнутыми руками, показывая, какие были щепки. — Веришь или нет, а бог свидетель: за неполный день вытесал лодку. Где ты думаешь ловить?

— Попробую на Щусевой яме!

— Э, там дела не будет. Там сейчас много людей на пляже. Спускайся лучше под Лоташивку, станешь под лозой, что напротив криницы. Я вчера там ловил. Правда, рано. Ну да это у тебя разведка! Завтра подниму тебя на рассвете…