Владимир Канивец - Крах диссидентки

— Сделаем так, — предложил Всеволод Тихонович, — ты, Алиса, выйдешь с Арсением Андреевичем возле нашего подъезда, а я поищу место, где можно приткнуть машину. Думаю, ты не успеешь собрать на стол, как я буду дома…

В подъезде дюжий человек преградил Арсению дорогу, но Алиса сказала, что это ее гость, и страж, учтиво поклонившись, отступил в сторону. Пока шли по большому вестибюлю к лифту, Алиса тихонько говорила:

— Квартира у нас неплохая, но жить в ней трудно, не очень удобная и дорогая. Вот и наш тридцать второй этаж. Немного ниже, чем на крыше Близнецов, но тоже высоко. Входите, пожалуйста, в наш дом, — отомкнув дверь, пригласила Алиса, пропуская его вперед. — По вечерам я одна боюсь возвращаться домой. Обязательно захожу за Всеволодом, и идем вместе. Почему-то в душе такое чувство, что открою дверь — а в квартине кто-то шастает… Садитесь, где вам удобнее, отдыхайте, а я на кухню.

— Может, вам помочь? — спросил Арсений: прожив два года без жены, он научился готовить.

— Спасибо! Включайте телевизор, чтобы не было скучно, а я сама все приготовлю. Вот и Всеволод звонит. Сидите, сидите! Я открою. Ну, где поставил? — спросила она мужа.

— В двух кварталах от нас. Тебе надо помочь?

— Нет-нет, я сама! Ты лучше найди пластинки с нашими песнями и поставь. Послушаем — и будто в Киеве побываем. Найди воду, кока-колу. Достань из холодильника лед.

— Видели, Арсений Андреевич, — усмехнулся Всеволод Тихонович. — Вот всегда так: ничего не надо. А потом: это принеси, это поставь, это найди. Что будем пить?

— Надо чего-нибудь холодного, а то жарковато, — отозвался Арсений, вытирая пот со лба.

— Тогда виски с содовой! — заключил Всеволод Тихонович, выставляя из бара бутылки. — Я тоже как вареный, надо ледком освежиться… Ну, видите, какая наша квартирка? Две комнаты, кухонька. Коридора нет, дверь, как в отеле, открывается прямо на площадку этажа. И сколько, вы думаете, мы платим? Тысячу четыреста долларов в месяц. И эта квартирная плата считается нормальной. После Нового года представительство перезаключит договор, хозяин поднимет плату процентов на десять, если не на все двадцать. В этом году, наверное, больше десяти процентов будет. Так что только за такую квартиру придется уплатить за год около двадцати тысяч. Да на другие расходы — вот и получается: не меньше пятидесяти тысяч надо в год, чтобы вести такую жизнь, какую мы тут ведем с Алисой.

«Вита думала, что те сто тысяч, которые она получила за «Рубикон», огромный капитал, — вспомнилось Арсению. — А это всего на два года». Он посмотрел в окно. С тридцать второго этажа, как и с Близнецов, открывалась широкая панорама города. На многих высотных домах, завершая их, росли мини-сады: небольшие деревья, подстриженные кустики, посаженные аллейками. В тех мини-садах гуляют люди, которые имеют возможность стоять на такой социальной высоте.

Сели за стол. Выпили виски с содовой, закусили соленой рыбой, и Алиса, прося извинения, что не тот все же в нем вкус, подала борщ. Взглянула на гостя, что он скажет. И когда Арсений, хлебнув ложку горячего борща, похвалил его, она довольно засмеялась:

— Вы, вижу, такой же нетребовательный, как и Всеволод! Ну я рада, что вам нравится! А вернемся в Киев, более вкусным угощу. Боже, когда это будет! — вздохнула она. — Нам надо жить здесь еще два года! Берите, Арсений Андреевич, сухарики к борщу.

— Хватит, Алиса, а то и нас доведешь до слез, — произнес Всеволод Тихонович, заметив, что у жены повлажнели глаза. — Давайте выпьем за наш чудесный Киев! В этом году мы с Алисой прекрасно отдохнули!

— И так мне не хотелось ехать сюда, в эту опостылевшую чужую квартиру, да что поделаешь: не могу я спокойно и дома жить, зная, как нелегко Всеволоду здесь. Вдвоем все-таки веселее.

После обеда Алиса и Всеволод Тихонович проводили Арсения до представительства.

Все письма, приходившие по адресу представительства, находились внизу, слева от лифта, разложенные на полочках по алфавиту. Арсений ни разу не заглядывал туда, а сейчас повернул к полочке и увидел толстый конверт, на нем Лидиной рукой было написано его имя. Взял конверт и почувствовал, что сердце забилось сильнее. Не пряча его в карман, поднялся на пятый этаж, вошел в комнату и, не раздеваясь, хотя было очень жарко, вынул письмо из конверта и принялся читать.

«Здравствуй, дорогой наш Арсений!

Твое письмо из Америки почтальон принесла как раз тогда, когда я выгоняла корову в стадо. Взяла конверт, спрятала за пазуху да и думаю: «Боже-боже, где та Америка, а, вишь, долетела от него весточка». Лина тоже выгоняла корову в стадо, так ей первой я и показала письмо. Она и пошла тогда не домой, а к нам, хотелось и ей послушать, что ты пишешь. Только мы во двор, а тут, слышим, на улице мотоцикл затрещал. Михаил из тракторной на обед приехал. Ну, сели мы за стол, за которым сидели, когда ты Алешу привозил. Я налила Михаилу в миску борща, он торопился, и давай вслух читать твое письмо. Как дошла до места, где ты пишешь про меня и Алешу, так слезы из глаз и полились. Михаил говорит: «Чего ты, глупая, ревешь? Он же хвалит тебя! Читай дальше!» Смотрю, и Лина слезы вытирает.

Ну, читаю дальше. Дошла до конца, а Михаил говорит: «Читай еще раз, только не глотай слова вместе со слезами!» А у меня глаза снова полны слез! Михаил говорит: «Лина, читай ты, а то она, видишь, ослепла». Начала Лина читать, а у нее голос прерывается. Михаил рассердился, взял письмо, начал читать сам. Дочитал и говорит: «Не могу понять, чего плачешь! У Арсения все хорошо!» Как же, говорю Михаилу, не будешь плакать, коли я, помыв Алешу, укладываю спать, а он тихонько спрашивает меня, чтобы никто не услышал: «А когда папа приедет?» Ой горе! Да хоть бы, думаю, с тобою ничего там не случилось. А то такое хорошее дитя останется круглым сироткою.

Пишу я тебе это письмо, а дети играют в хате, хохочут и визжат, как сумасшедшие. Даже мысли в голове путаются. Кричу на них: да тише вы! И ухом не ведут! Вот как Михаил на них крикнет, так сразу примолкнут. О, его слушаются! Да он еще с тракторной не вернулся, хотя на улице уже темно.

Убираем огород: картошку уже выкопали. Хорошая в этом году уродилась. Как три-четыре куста — так и ведро! Картофелины — как рукавицы. На той неделе кукурузные початки с детьми ломала. Алеша тоже помогал. Цепкий парнишка, проворный! Работящим будет! Вчера Михаил был дома, так вырубал кукурузные стебли, а мы с Линой вязали их в снопы. Я ей ходила помогать, она пришла с тем же ко мне, а то мать моя уже не помощница: ноги так распухли и болят, что она едва их по двору таскает. И откуда он, этот полиартрит, у нее взялся? В Маниловку молиться теперь не ходит. Вчера какой-то их баптистский праздник был, так она попросила Михаила, чтоб он ее туда на мотоцикле отвез. Как он накинулся на нее! Молитесь, говорит, дома, если уж вам так хочется! Бог, мол, один: что в Маниловке, что в Бровках, и небо одно. Поплакала она, да на том все и кончилось.