Валерия Шубина - Мода на короля Умберто

Как под арку, въехали в лес и покатили между деревьями, смыкающими кроны над узкой дорогой. На ней уже видны вечерние тени. Однако до темноты далеко. Еще горят яркие крылатки кленов. Но возле стволов — чуть призрачная дымка. И легкая сероватая марь стоит над кучами собранного хвороста. От нее-то так задумчиво в лесу. И словно в лад этой задумчивости ведет свою песню черный дрозд. Заливисто щелкает, как серебро рассыпает. О чем он поет в этот час, когда звери тянутся из укрытий?..

А запах остывающей земли поднимается и поднимается, и, одолевая его, дышат травы, деревья, вода.

Первый лось попадается на поляне. Неподалеку пасется лошадь лесника. Заметив людей, сохатый немного медлит, потом направляется в заросли, здесь останавливается. Лошадь словно бы вздыхает с облегчением, когда он скрывается совсем: здоровый, с рогами, лягнуть не успеешь, как ковырнет под ребро. Теперь она может спокойно щипать траву.

Вспугнутая, перелетает высоко над головой овсянка. Тишина. И опять струится ее звонкая щебечущая трель. Точно ручей журчит по камням.

— Скажут же горе-биологи, — усмехается Новожилов, — будто птица поет оттого, что дает сигналы: территория занята. От избытка сил поет! От радости жизни!

Время от времени по обе стороны дороги видны опрометью удирающие русаки — сверкают их пятки и уши. Но больше всего гордится директор сидящими зайцами. Эти вскакивают в последний миг, когда мотоцикл рядом.

— Охамели, — говорит Новожилов почти счастливо: ведь если трусливый косой ничего не боится, значит, в заказнике порядок.

Лишь фазаны не торопятся на вечерний дозор директора. Но вот недалеко от тернов попадается первый петух. Мелькнул, как тень, и нет. Чуть погодя — другой, третий… Так быстро, что разные цвета оперения сливаются в один — червонно-золотой.

Обратно возвращаются засветло. Восковой туман висит над полем ржи, мимо которого они проезжают.

Все истонченнее, все невесомее дали. На ясном небе чисто и тонко смотрится месяц. Точно подтаявшие, почти прозрачны его края. И светозарными кажутся долгие стволы одиноких пирамидальных тополей.

Нет, Новожилов совсем не ратовал за отказ от пользования землей, за отторжение отдельных участков, их неприкосновенность. Наоборот, охрана диких животных призвана обогатить угодья — пастбища ли, леса ли, поля. Кому они нужны без дичи?!

Разве не чудо, когда из пропыленных камышей посредине поля — а клочок земли под ними с блюдце — выскакивает фазан, туловище пурпурно-каштановое, зелено-синяя голова с красными, будто сафьяновыми, пятнами вокруг глаз, мантия в полулунных белых отметинах, а хвост — багряно-оранжевый! Стремглав мелькнет и скроется в обыкновенных зарослях терна. Есть фазаны золотые, есть алмазные и серебряные, а в Сухом Ерике обитают пестрые — колхидские. Прародителей колхидских фазанов увидели, по преданию, аргонавты. В долине реки Фазис — теперь Рион — и назвали фазанами.

Зеленые клочки, которые называют уголками биологической защиты животных, сотворили это чудо. А что земля рядом окультуренная — даже лучше! У такой больше корма. Где еще столоваться диким животным в глухую осеннюю пору?! Из века в век народ сеял с расчетом на живое. Бросая в пашню зерно, крестьянин приговаривал:

Глядя, как ловко гуляет по карте здоровенная новожиловская рука, Москалев понимает, что столкнулся с нешуточной силой. И прекрасно! Будет, по крайней мере, толк, а не болтовня о травке-муравке.

— От нас требуют использования земли, — говорит Москалев. — Пригодна она для пашни, не пригодна — никто не разбирает. Ослиная глупость, кретинизм! Тем не менее… Был здесь главный землеустроитель Беклемишев, смотрел. Только-только разлилась река, росли такие камыши, что нельзя было зайти. Все равно: «Числить в пашне». — «Но тут никто никогда не пахал!» — «Осушите!»

Новожилов смотрит за окно, где с пронзительным криком стрелами проносятся стрижи, потом на белую рубашку секретаря, минуту молчит и все-таки спрашивает:

— А вы не хотите отвлечься? Приехать в наше хозяйство на пару-тройку часов? Поездите по степи, побродите по лесу… Покажу вам массу дичи. Но еще увидите поля. Распаханные, между прочим. И растут на них одни сорняки. Амброзия там огромного роста. Вымахивает такая из года в год. Так не лучше ли приложить руки на полях? Оставьте маленькие клочки в покое! На них толком все равно ничего не вырастет, хоть сметаной удобряй.

— Амброзия?..

Слово, известное каждому агроному, Москалев не мог связать с чем-то реальным, тем более с землей, сельским хозяйством. Из книг он знал: амброзия — пища богов, а по Новожилову выходило что-то неудобоваримое, зловредное и живучее.

— Да, амброзия! И сорняки вместо кукурузы и подсолнухов. А как семена созреют, их запахивают, чтобы вылезли на следующий год и опять вымахали с километр. Запахивают-то еще полбеды. Жечь принялись. И когда? Весной! В самое гнездование. Спалили рядом с полем наш микрозаповедник. Цапли, фазаны, утки, камышовки, лысухи все погорело. По воле одного дурака, которого сто раз предупреждали, чтоб не жег.

Об этом случае секретарь знал. Но слушать лишний раз о безобразиях в районе было неприятно.

На пожарище секретарь выезжал с председателем колхоза. Уже было тихо, но по деревьям, которые столбами чернели на межах, он мог представить, что здесь творилось.

…Огонь рвался к небу, неистовствовал, гудел. Как порох, загорался иссушенный прошлогодний тростник, мгновенно испепелялся, перекидывая жар по ветру, пока заросли не обратились в яростный гигантский костер. Кроме гари, ничего не осталось, лишь дикие утки кружили над пепелищем. Конечно, бригадир колхоза не думал о птицах, когда подходил к камышам с факелом. Он выполнял задание своего председателя — привести в порядок земли, выведенные из севооборота. Огнем ли, плугом ли — председатель не уточнил. И бригадир решил: огнем интереснее и быстрее. Когда же разъяренный Новожилов приехал к нему, бригадир удивился. В колхозе, где он работает, привыкли жечь: стерню, чтоб уничтожить вредителей, солому, чтоб не возиться с ней… А что огонь кого-то там уничтожает да еще вредит почве, а солома — корм для скота и зимой приходится ее закупать у более рачительных хозяев — зачем ему думать за начальство?!

На обратном пути Москалев больше и больше склонялся к мысли, что слишком много развелось этих самых исполнителей. Как панщину отбывают. И тоска по обыкновенному добросовестному работяге мешала расслабиться.

— Придется штрафовать! — бросает секретарь.

Однако такое наказание не устраивает Новожилова.

— Его, сукина сына, судить надо! За землю, что под сорняками. На трехстах гектарах пахотной земли ничего, кроме колючек, не растет! Из года в год. Думал бы лучше о них. А в камышах как была вода, так и осталась. Лягушки квакают, а на пшеничных полях лягушек не бывает.