Валерия Шубина - Мода на короля Умберто

Этими словами Филимон отозвался бы о воронах, умей он говорить. Нет в птичьем мире более заклятых врагов! И Новожилов подтвердил бы: правильное управление биологическим сообществом вовсе не означает охраны всех его видов и что полчища хитрых ворон — это бедствие для природы.

Правда, Новожилов мог раскрыть и кое-какие не очень достойные повадки филина. К лицу ли королю ночи, которого, говорят, побаиваются сами волки, унижаться до расправы над мертвым противником? Не раз егеря находили распотрошенные чучела ворон, подвешенные возле фазаньих кормушек.

Да и с зоркостью у филина случаются промашки. Как-то в сумерках один из огромных диких собратьев Филимона приземлился на плечи Новожилова. Принял за пенек! Новожилов, не слыхавший ни звука, обомлел. Сзади кто-то давил на плечи. Развернувшись во всю ширь, чтобы дать отпор браконьеру, он увидел обезумевшего филина — лишь сейчас птица установила ошибку и поспешила взлететь.

Филимон, нахохлясь, сидел в корзине, чувствуя скорое освобождение. Около одинокого дерева Новожилов наконец распутает ему ноги. Петрухин тем временем укроется в шалаше и начнет дергать Филимона за шнурок, чтобы он двигался, бил крыльями. Окрестные же вороны не заставят себя просить. Заметив привязанного тирана, они с криком слетятся, приглашая остальных товарок напасть всем миром. Но сначала они опустятся на одинокое дерево по соседству. Оттуда их и снимет дробью Новожилов. И Петрухин ему поможет. Потом освобожденный Филимон снова займет место в затемнении, в корзине.

Все это директор с егерем проделали и сейчас, уложив к ногам Филимона десяток поверженных врагов.

Теперь Филимон с удовольствием вернулся бы домой и выкупался бы в большом тазу, однако Новожилов попросил ехать куда-то в незнакомую сторону. Но что это? Впереди показалась машина. По единственной дороге она шла навстречу.

Звериное чутье, выручавшее Новожилова не раз, и сейчас подсказало: сию минуту нежелателен серьезный разговор с Москалевым. Однако не воспользоваться встречей глупо, особенно теперь, когда начинается жатва.

— Спрашивается, Кирилл Николаевич, можно пустить комбайн от центра поля к краю? — говорит Новожилов, не теряя времени на заверения о том, что будущие беды хозяйства его беспокоят больше, чем прошлые.

— В принципе можно, — отвечает Москалев, не сразу переключаясь и воспринимая вопрос как экзаменационный: каждый дурак знает, что прежде надо прокосить дорогу комбайну.

— Верно, надо иметь желание! А у нас? Гонят от края к центру… Дичь, что прячется в холодке, весь молодняк сбивается посреди поля и оказывается под ножами косилок. Зайчата, молодые косули, фазаны, перепелки… Или остается искалеченной, а потом все равно погибает.

— Разъясняйте людям, проводите беседы…

Похоже, Москалеву надоело нагнетание неприятностей, половину которых Новожилов мог предотвратить, используя свою, директорскую, власть.

— Разъяснял! Читал! Проводил! — отрезает Новожилов. — Без толку. Потому что за природу никто не спрашивает. Даже фильм в бригадах крутили, чтоб посмотрели, как заведено в ГДР, Чехословакии, Венгрии… Говорил про отпугивающие устройства. Не можете начинать с центра поля, прикрепите к комбайну железяки: они гремят, дичь их слышит и бежит с поля.

И опять настороженность повисает в воздухе. Опять Москалев ощущает ее, как твердое тело, словно стоит перед непробиваемой стеной. А рядом поле пшеницы, исходящее теплом, испепеляюще желтое. Что хотят доказать эти люди, не победившие слабостей в себе, намекая на недостатки вокруг? Почему не понимают, что новое рождается на стыке противоречий, а действительность — незавершенный процесс? Москалев любил повторять: жизнь — это созидание… Просчеты неизбежны… От ошибок никто не застрахован… Но сейчас он молчал. И Новожилов по-своему истолковывает его настроение.

— Между прочим, Кирилл Николаевич, охотничий сезон закрыт, — говорит Новожилов подчеркнуто вежливо.

— Ну и прекрасно… Меня это мало волнует: разве вам не известно — я не охотник?

— Как же, как же… Зато ваших гостей волнует. Вчера Бердюгин прислал гонца, чтобы егеря разбросали под кустами зайцев: нехорошо, мол, если гость райкома уедет без трофеев.

Конечно, секретарь знал, что существует подобное гостеприимство. В своем кругу смеха ради кто-нибудь нет-нет и расскажет о нравах охотничьих хозяйств. Но всегда это было где-то…

— Разве гость сам не может убить? — резко спрашивает Москалев.

— Зайца нужно выслеживать, гнаться за ним. А у гостя радикулит… Да и времени в обрез, его в городе самолет ждет. И вообще не охотник он…

— Зачем же не охотнику давать ружье?

— Ну как… Чтоб доставить удовольствие…

— Но ведь это же грубое нарушение! К тому же и человек околпачен: зайцы-то подставные.

Правильность, логичность рассуждений порой так отдаляла секретаря от людей, что ему просто кивали из вежливости. Однако Новожилов не преминул заметить:

— Гость обычно в такой кондиции, что ему все равно… Рад, если сам на ногах стоит.

— И часто у вас такая морока?..

Новожилов с великой радостью переадресовал бы Москалева к другому директору — Хлыстобуеву. Этот не только даст исчерпывающую информацию, но и дополнительно расскажет много чего интересного. У него есть охотничий домик, специальные вышки, даже костюмы — с теплорегуляторами.

— Да как сказать… На то и щука в море, чтобы карась не дремал!

Заслышав машину, гнедая лошадь, стреноженная недалеко от колхозной конторы, мотнулась, от ее головы облаком полетели слепни.

Хаустин отыскался в ремонтной мастерской. Он и не думал смущаться при виде Новожилова, даже как будто обрадовался.

— Перепахали, — согласился главный агроном, не мешкая, и в его светлых глазах появилась решительность полководца, сжегшего за собой мосты.

— Но вы же ничего там не посадили! — возмутился Новожилов.

— Не посадили, — опять согласился главный агроном, следя, как Новожилов достает из полевой сумки голубенькую брошюрку с гербом и начинает ее листать. В эту минуту звон и грохот представляются Хаустину особенно нестерпимыми. Он раздраженно кричит: — Тише там! — И машинально читает название брошюрки, наставленной ему в самые глаза: — «Закон… об охране… животного мира…»

Секунду-другую соображает и осатанело вперивает в Новожилова взгляд. Так во-о-от зачем пожаловал! Деньги содрать. Чертов фанатик! Лезет с пустяками, как будто не знает о колхозной беде. Хаустин глядел уже не полководцем, а зверем, загнанным злобными псинами.

— Больше сотни телок объелись люцерной и пали, а вы — про свое! Со вздутыми животами! — И отчаяние искажает лицо главного агронома.