Валерия Шубина - Мода на короля Умберто

Понимает ли Новожилов, что значит потерять годовалых телок, ремонтное стадо, предназначенное для замены негодных коров?! Их тоже закопали из-за негодяя пастуха. Хаустин и сейчас видит гору раздувшихся тел, сваленных в огромный ров. Хрипенье бульдозера до сих пор в ушах. Он готов четвертовать мерзавца пастуха, который спьяну упустил скот, и тот подался в люцерну. Убыток колоссальный. Разве сравнить с новожиловской чепухой: жалкие двадцать — тридцать гнезд!

Новожилов знал о случившемся. Догадывался: по головке не погладят за такое. Всыплют всем старым знакомым: и главному зоотехнику, и пастухам. Однако на месте Хаустина Новожилов не лез бы на рожон. И не сравнивал бы убытки. Если на то пошло, по милости колхоза охотники пострадали на две тысячи рублей. Кроме фазаньих гнезд, запаханы гнезда куропаток, уток, изрезано много зайчат. Новожилов понимает состояние главного агронома. Готов помочь: людьми, техникой. Даже нескольких егерей готов снарядить на покос. Но снисходительности не жди. Если Хаустин хочет знать, падеж телок и распашка микрозаповедника — преступления одного порядка. Да, преступления! Не по деньгам. По сути. Не для ласковых слов занимается Новожилов охраной природы. И не для того, чтобы его пробовали подмять любители запрещенных приемов. С больной головы на здоровую! Интересно: кто нашкодил — он или колхозники?! Кто не сдержал слово?.. Знает Новожилов, что думает главный агроном. «Не русский человек — директор. Не сельский!» Раз не дает спуска, сразу и не тот человек.

И под дребезжание пущенных станков, под зудящие звуки сверления и гром кувалд Новожилов режет:

— Настоящий хозяин поднимает на ноги всех, но сделает как положено. И телки у него не погибнут, и дичь уцелеет.

С ненавистью смотрит Хаустин, не желая смириться с тем, что колхозных телок Новожилов приравнивает к каким-то фазанам. Кому они нужны в наш век! Его горящее лицо обращено к распахнутым дверям — оттуда, провевая запахи керосина, солярки, машинного масла, сквозит воздух.

— Тем более могли подождать с распашкой до пятнадцатого июля, — гнет свое Новожилов. — Дичь подросла бы и спокойно ушла бы сама.

Точно протянутый плеткой, Хаустин открывает рот и не говорит, а орет, стараясь втемяшить в непробиваемую башку:

— Тогда уже начнется уборка! Комбайны, ток, элеватор!.. Между прочим, мы тоже люди, нам тоже надо отдыхать! До распашки ли в страду? А в начале лета трактора свободны, солярки много и делать особенно нечего.

— Оно и видно, что нечего…

А он, старый дурак, взывает к сознательности. Дождешься ее от лоботрясов. Хороша логика! И Новожилов понимает: больше не о чем толковать с молодым олухом, который и работать толком не начал, а уже говорит об отдыхе. Он резко заканчивает:

— В общем, так: виноваты — кайтесь, признавайтесь и платите штраф. Наше дело — протокол. А иск вам предъявит охотинспектор.

— Плевать на ваши бумажки! Земля-то колхозная, а звери — ничьи. Значит, их как бы и нет. И вся ваша охрана природы — просто смех, мистика… дичь! — В пылу Хаустин незаметно влез рукой в солидол. Теперь с неистовой отчужденностью оттирая его, снова кричит: — Дичь!

Жалобы ли бердюгинцев повлияли или иная причина, но охотничья инспекция выдала лицензии на отстрел лосей. И вынудила директора подчиниться — открыть доступ в заказник.

Приехали добытчики — заплечных дел мастера, с рюкзаками, в штормовках. За плечами торчали-поблескивали топорики. Острили, пока устраивались. И громко хохотали, показывая белые зубы с металлическими литками. Не работали — играли, звонко пуская топорики. Нарубить ли чего или костер развести, освежевать, выпотрошить, отсортировать — не было дела, которого бы они чурались. А Новожилов им руки не протянул. Вместо теплого приема — разгон. Глупость, мол, страшная — истреблять, не успев развести. И пяти лет не прошло, как лоси появились в области!

Добытчики разозлились: с них-то какой спрос? Люди посторонние. Не на прогулку присланы. Постреляй-ка лосей без снега! Без лаек! Однако не привыкшие унывать, они быстро вошли в форму, заправившись настойкой зверобоя напополам с перцовой. И, выполнив задание, подбодрили неприветливого директора: не унывай, вместо положенных пяти сохатых выследили двух. О том, что стрельбой вспугнули лосих и они навсегда бросили лес, добытчики не обмолвились. Не сказали и про оставленного подранка. На него, мертвого, наткнулся егерь через несколько недель.

Возмущался Новожилов страшно.

Лосихи покинули сухоерикский лес!

Не одну ли из беглянок сфотографировал он недавно на закате солнца? У маленького озерка. Она подошла бесшумно, и Новожилов увидел ее, когда лосиха нагнулась к воде. Щелчок затвора так испугал беднягу, что она кинулась напрямик, в тяжелом беге ломая ветки. Треск стоял такой, что не верилось: как минутами раньше она пришла сюда неслышно, словно мышка?

А Новожилов остался ждать следующего водохлеба.

Но никто не появился.

В зыбкой воде растаяло отражение солнца. Заухали филины. «Угу…» — звала первая птица. «Угу-угу…» — откликалась другая. И что-то таинственное чудилось в их голосах, родственное густеющим сумеркам, темноте.

А теперь обездолено озеро! Кому оно нужно без лесных обитателей?! Разве что горе-специалистам из охотничьей инспекции? Если их не одернуть, некого станет караулить на водопое. И Новожилов поехал в город. К ним, лицензионным магам.

Самые необидчивые из них говорили:

— Зачем вам лоси? Хозяйство специализированное… Зайчики, фазаны… Ну и думайте о них! А лоси? Лосихи? Баба с возу, кобыле легче.

Ну и советчики! Запах медикаментов проник не то что в стены — им разит от сотрудников. Будто набальзамированные. Окопались рядом с аптечным складом. Почти одни стариканы. Неспециалисты. Где им упомнить, что зайцам и фазанам нужна среда, которая их создала?!

— Кустарники, деревья, а в них насекомые, ящерицы, птицы и… лоси. Должна быть арена… Жизненная! А без лося ее не будет. — И Новожилов почти с ненавистью смотрел на чучела, черепа и рога, украшающие помещение.

Будто нарочно подобрали морды — одна свирепее другой. Ощерившаяся рысь, кабаны с кинжалоподобными клыками…

Разве что на пресноводной жемчужине, радужной, гладкой, отдыхал глаз. Она лежала рядом со своей раковиной за стеклом шкафа. Но едва Новожилов вспоминал, что жемчужина извлечена из орлана-белохвоста и обработана кислотой его желудочного сока, как начинал жалеть великолепную птицу, ставшую жертвой какого-то научного работника.

Кажется, вышвырнул бы за окно бутафорию и проветрил бы хорошенько. Ну, не смешно ли в солидной инстанции долбить то, что известно первоклашке? И все равно напрасно. Какой-нибудь старичок, выслушав, всматривался в него пристально и предлагал любое на выбор: психотропное или вегетативный регулятор — помягче, пожестче — пожалуйста, и пробовал участливо образумить: