Валерия Шубина - Мода на короля Умберто

Не знаю, какое впечатление произвело все это на Митю, но он спросил:

— Что же сразу не предупредили меня?

— Кто же знал, что он из экспедиции раньше времени! Да прямо в больницу. Без сознания. Наркотики колют. А у нас роман в разгаре. Можете вы понять, что при таком его состоянии да в его же доме встречаться — это как-то… безнравственно.

Митя было снова опешил, потом спрашивает:

— А здесь, думаете, лучше?

— Если вы такой гуманный, поехали бы в клинику и настояли бы, чтоб не выписывали его. Кому за ним дома ухаживать?

Чувствует Митя: похоже на правду. А дружок поясняет:

— Случай беспрецедентный. У него мать полгода назад сандалии откинула от такой же болезни. Такое только Лаурины родители могли устроить. Принудили выйти за нелюбимого человека! Подумаешь, состояла с ним в связи. Если хотите знать, миром правит господин Фрейд.

— Да, собственной персоной! — И, расположившись на диване, Лаура постаралась облегчить Мите жизнь: — Вы его не жалейте. Он — тварь, алкоголик. Он и дома не жил, по экспедициям… Поделом ему.

Уговорили ли они Митю или сам господин Фрейд подхватил его и повел в больницу, только Митя решил поговорить с медиками.

Врач и слушать не желает, чтобы оставлять больше положенного. «Необходимое сделано, а дальнейшая диспансеризация бесперспективна. Здесь клиника, а не санаторий».

После подобного заявления как откреститься от чужой беды? Да и случай не тот, чтобы навязывать насильно: геолог, как придет в себя, просится домой — привык к воле, больничные стены для него — мука. Однажды нашли его в приемном отделении: собрался сбегать и упал без сознания.

Мы с Динамой живем себе, ничего не ведаем, а Митя тем временем забирает геолога и везет в свое укрытие. Если, думает, суждено помереть, то лучше на свободе, чем в камфарном коридоре за ширмой.

Разрывается Митя на все четыре стороны, а Лаурка при больном в дозоре. Как на другой день геолог упал с кровати, как ударился, она давай Мите на службу звонить.

Ясно, вдвоем не управиться. Будь на месте дружок, и он бы пригодился, то же судно выносить. Но дружка куда-то черт унес, в другой город ему понадобилось. И вот Лаура — вся прилежание, сидит утром, сидит вечером и в окно на ужасную погоду смотрит. Мокрый снег, ветер, тучищи серые, рваные, хороший хозяин собаку не выпустит. А я по такой погоде как раз отправляла свою Динаму.

Вначале я оторопела, когда Митя занес мои сапожки. Вместо того чтобы радоваться его чистоте. Оторопела и заартачилась. Дала же себе клятву — с чужими заботами повременить. И вот пожалуйста: «Без тебя не обойтись!»

— На сколько же этот твой сослуживец уехал? — спросила, пытаясь выглядеть поблагороднее.

— На три года.

— Но почему он тебе квартиру доверил?

— Почему-почему!.. Деньги ему одалживал на нее. Она кооперативная.

— А лет ей сколько? — спросила я, намагниченная Митиным взглядом.

— Кому?

— Ясно, не мне…

— Ах, вот ты о чем. Да успокойся, у нее интеллект нулевой.

Последние слова можно было понять, между прочим, и как похвалу в мой адрес, но я, того… отупела.

Вот тогда-то он и принес сапожки. И опустился передо мной на корточки, чтобы «молнию» застегнуть. А я губы кусала из-за того, что в кабинетности обвинила. От бессилия разве пощадишь?

— От жизни бежал, — сказала. — Стрессы снимать… Книги, библиотека… Эх ты, дезертир!

И осталась я виноватой. Соперничеством отравленной. Главное, ревновать не к кому. Разве что к тайне, которую не разгадала? К исчезновениям, появлениям, молчанию? А может быть, еще к чему-то?

Посмотрели друг на друга, и мне как-то неловко стало. Все-таки на другом конце города мается больной человек.

Застегнул сапожки мои, и поехали.

Говорю же, хороший хозяин собаку не выпустит, — такая погода. А мне снег не в снег, дождь не в дождь, поспеваю за Митей и думаю, как с Лауркой встречусь.

И вот добираемся, а в квартире темень. Митя было в гостиную — и все понял. Я так на пороге и застыла. А сердце вот-вот разорвется. Уже звон в ушах. А это не в ушах, это Лаура звонила в дверь. С улицы увидела свет и вернулась.

— У него, — говорит, — бог в глазах появился. Мне страшно сделалось.

Испугалась-испугалась, а свет погасить не забыла.

Бог! Уж сказала бы лучше — мрак. До нас ли, человекообразных, богу?

В столовой часы пробили. Звук колокольно-глубокий, отмерил, и растворился, и поглотился тишиною.

— Час назад, — сказала Лаура, — я гладила его по голове.

Это было неотвратимо, как смена времен года, — осенью он обязательно выезжал в совхоз. Обыкновенное мотание постепенно превратилось в обузу.

Вот и сейчас в портфеле у него лежала телеграмма: «СРОЧНО… СВОЕГО ПРЕДСТАВИТЕЛЯ ПОДПИСАНИЯ АКТА ГИБЕЛИ ШЕСТИДЕСЯТИ ГЕКТАРОВ ОЗИМОЙ ПШЕНИЦЫ». Из года в год этим представителем оказывался он — Алексей Климович, единственный мужчина в юридическом отделе управления.

Телеграмма обычно поступала за неделю-полторы до Октябрьских праздников, и всякий раз начальница юридического отдела, Эра Валентиновна, тоном мученицы спрашивала: «Добровольцы есть?» При этом она возводила глаза, как настоящая святая, и лицо ее каменело.

Немного помедлив, Алексей Климович робко подавал голос — тягостная тишина мгновенно разряжалась.

Эра Валентиновна с облегчением вручала ему телеграмму, все-таки с бумажкой человек как бы уже не совсем в своей власти. Сотрудницы, придя в себя, начинали охорашиваться, щебетать: «Алешечка Климыч», «Алешечка Климыч», наполняя комнату бесконечным «лё-лё-лё-лё»… Со всех сторон неслись советы на все случаи жизни. Непременно напоминали про термос:

— Смотрите, не забудьте… Не то напоят такой бурдой, как в прошлом году… Чего доброго, опять язва откроется… — На лицах женщин сочувствие мешалось с брезгливостью.

— Раз в год можно и бурду… — великодушно отвечал Алексей Климович, но в памятку все же вносил: «1.— ТЕРМОС».

Потом, как колышки в землю, ставил на бумаге остальные пункты и до самого конца листа приписывал к ним: «САПОГИ», «ШТОРМОВКА», «ВАЛИДОЛ»… Самым трудным оказывался пункт «КНИГА», ибо претендовал на уточнение. Мысли Алексея Климовича уносились далеко-далеко — к дому, к своим книжным полкам, терпеливо ждущим, когда же у хозяина дойдут руки до них.

«ДВА НОСОВЫХ ПЛАТКА» завершали перечисление, придавая ему некоторую вольность, потому что шли без номера.

Покончив со списком, Алексей Климович приводил в порядок стол, словно отбывал надолго; под стеклом оставалась только фотография маленькой внучки в цветастой косынке.

В конце рабочего дня Эра Валентиновна, кое-как разместив по сумкам предпраздничный заказ, по привычке напутствовала подчиненного:

— Алексей Климыч, прошу не забывать — вы представляете интересы титанового комбината! Никаких скидок. Все должно быть де-юре. На бедность мы не подаем. Пусть себе плачутся в жилетку. — И, выпустив из ноздрей дым, фыркала: — Тоже мне бедные родственники! Ясно?!