Валерия Шубина - Мода на короля Умберто

Вспомнились слова главного редактора: «Не для тех стараетесь, Светлана Алексеевна». «А по-моему, самый понятный характер заключает тайну», — мысленно возражала Бояринова.

Но тайна тайной, а подопечные Светланы Алексеевны утрачивали всякий раз свое самое привлекательное качество — беспомощность — и словно становились другими. Оставалось разочарование, от которого еще обидней звучали однообразные соболезнования разных людей: «Всех на Руси не облагодетельствуешь».

Промахи утомили ее, их накопилось так много, что она стала называть себя бестолочью. Но когда наступал период временного покоя, правильности и умеренности поступков, тогда из пережитого можно было извлечь урок и решить, что впредь будет помогать по уму, а не по чувству. Ум же обращал к бережным многоопытным людям, кто старался одолеть трудности сам и в дружеских отношениях держался меры. Меньше всего эти люди боялись попасть в зависимость или остаться в долгу, зная, что Бояриновой ничего не стоит сделать хорошее: сколько бы сил ни тратила, всегда это была малость перед тем, что в запасе.

Вспоминая замужество, Светлана Алексеевна признавала, что муж ее тоже оказался чем-то вроде пресловутой Саши. Только на сей раз все ее внутренние возможности свелись к тому, что она моталась за продуктами, которые он поедал непременно с горячим хлебом. В один прекрасный день мужа не обнаружилось. «Что и следовало ожидать», — сказала Светлана Алексеевна, принимая отставку как что-то само собой разумеющееся. Его новая любовь не совмещала домашние обязанности с наукой и вообще достоинствами не унижала.

И другие поклонники обескураживали. Их как-то не радовало, что Бояринову приглашали в Англию читать лекции, что в Кембридже она жила в комнате для почетных гостей. Интересовались больше подробностями оформления визы, бытом англичан, спрашивали: все ли они чопорные и правда ли, что умываются из раковины? Часто цеплялись за какие-нибудь детали, сбивая разговор на пустяки. И Светлана Алексеевна в который раз обнаруживала, что говорит, как в комнате для почетных гостей она раскрыла шкаф, чтобы повесить свои длинные платья, но обнаружила внутри закуток, не рассчитанный на женские туалеты. Средневековые мастера старались лишь для мужчин. То, что она водрузила платья на крючки для мантий, несравнимо больше увлекало слушателей, чем все ее рассуждения о вымысле и действительности.

И тогда Светлана Алексеевна стала начинать рассказ таинственным полушепотом:

— Представьте себе, Кембридж, ночь, средневековье. Портье открывает дверь огромным ключом. Дубовая мебель…

А когда доходила до джентльмена в цилиндре, который сопровождал ее на лекции, блистательного и надменного, самолюбие слушателей почему-то не выдерживало. Однажды ее спросили:

— А если честно, кто вам все это устроил?

Светлана Алексеевна не сердилась, она готова была терпеть простительные милые недостатки. И этим окончательно обезоруживала самых покладистых поклонников.

С ущемленностью задетого самолюбия они называли Бояринову недоступной женщиной, прибавляя: «не по теперешним временам…» Также неопределенно говорили, что у нее глаза как у восемнадцатилетней — слишком наивные.

Лишь один Игорь Морисович изъяснялся иначе. Вместо осточертевших ободрений «сильная», «мужской ум», «мужская рука» сказал: «Нужно беречь себя. Ведь вы — женщина. У вас не так много сил». Светлану Алексеевну настолько потрясли эти слова, что ночью она просыпалась, чтобы вспомнить обстоятельства, при которых он говорил. В памяти возникала безлюдная аллея в парке и осенний туман, поглощающий дыхание Игоря Морисовича.

— Вы слишком много занимаетесь жизнью. Пошлите к черту всех этих Саш, Маш, Даш… Дались они вам. Есть высшая цель. По ней будут судить о вас, а не по вашей благотворительности. Кому, например, теперь интересно, что Милорадович освободил крестьян, а Пушкин не освободил?! Милорадович так и остался крепостником, а Пушкин… Не мне вам говорить.

Вероятно, на другой день Игорь Морисович сам удивился своей исторической полуправде, но тогда он был так мил.

Автор двух написанных и нескольких еще не написанных книг, Игорь Морисович вручал Светлане Алексеевне свой чемоданчик и просил понести, потому что у него заболела печень. Светлана принимала ношу, но, пробуя поставить рыцаря на место, интересовалась:

— Может быть, вам и цветов купить?

— Цветов?! Боже сохрани! Лучше кураги, в ней калий.

Когда Бояринова думала об Игоре Морисовиче, то всегда представляла себе человека в полосатом халате и домашних шлепанцах, хотя видела его и с рюкзаком, наполненным капустой. Для засолки, что ли?.. Трудно было предположить, что перед вами исследователь, который с гордостью определял занятие наукой как элитарное. Нередко ему изменяло чувство меры: он, например, не терпел авторитетных имен, слово «талантливый», отнесенное к кому-нибудь живому, заставляло Игоря Морисовича нервничать, руки его начинали дрожать. Казалось, работы своих товарищей он читал для того, чтобы изречь что-нибудь наподобие: «Этот человек мне ясен. Он любит полных брюнеток, коньяк «Камю» и бифштексы с кровью», либо: «Тут нет двух мнений — история хама, написанная хамом!» На вопрос же, зачем два ряда небольшого шкафа уставил одинаковыми экземплярами собственной книги, Игорь Морисович отвечал: «Чем захламлять всяким бредом, лучше это».

А тот, кто неосторожно заявлял, что первая книга Игоря Морисовича понравилась больше, чем вторая, удостаивался снисходительного: «Это потому, что вы — невежественный и малокультурный человек. С вами все ясно. Я сразу заметил в вас некоторую генетическую смазанность».

Бестактность, капризы совмещались в Игоре Морисовиче с одаренностью исследователя, способного заниматься своим предметом с утра до ночи. За чистое отношение к делу Бояринова прощала ему многое.

Однажды, в минуту душевного сиротства, Светлана позвонила Игорю Морисовичу, полагая, что мелкий упорный дождь сделал его подходящим собеседником. Действительно, он тронул Светлану искренним признанием, что противен сам себе и что не знает, куда деваться.

— А вы влюбитесь, — посоветовала Светлана.

— Не в кого.

— А в меня, например.

Последовало молчание, а потом простодушный серьезный ответ:

— В вас влюбиться нельзя!

— Это почему? — спросила Светлана тоже серьезно, пока Игорь Морисович прикидывал, сколько понадобится энергии, сил, фантазии ради одного только сомнительного звания — поклонник. Добиться же большего? А где взять терпение?! И потом, ухаживать без тайной цели… Он давно вышел из такого возраста.

Но у Игоря Морисовича хватило ума воспользоваться промахом, чтобы заявить себя для более благородной роли — друга, наставника, если угодно.