Валерия Шубина - Мода на короля Умберто

Накрапывал дождь. Цветы белым пятном отразились на мокром теле, и вдруг… кто-то тронул ее за плечо. Светлана вздрогнула.

Перед ней стояла дворничиха.

Любопытство на ее лице мешалось с интересом к людской оборотливости, к умению даже маленькую сумочку приспособить для своих целей. Чем озабоченней искал взгляд дворничихи недостающий мелкий предмет на машине, тем сильнее нарастал в Светлане протест униженного подозрением человека. Однако ни одного толкового разубеждения не находилось, а, как нарочно, думалось, что слишком тепло одета, что от сырых деревьев пахнет корой и стволы черны…

— Уж и брать нечего, — сказала Светлана образумляюще.

— По мне, милка, так пусть унесут с потрохами. Не жалко! — великодушно отпустила дворничиха людские грехи и дала скидку на остаточные явления совести: — Чего жалеть-то? Легко пришло, легко и ушло!

— Но, согласитесь, история ужасная. И грустная, если хотите…

— Всех, милка, не пожалеешь! А ты мне вот что скажи. Не твой ли сосед повадился бросать огрызки в форточку? Ну что за бесстыжий народ! С вечера уберу, а утром опять — осколки, огрызки, дрянь-передрянь… Да что он не спит, черт его не берет?! Весь двор стружками завозил. И в лифте пятно от канистры. Ишь, с зимы не угомонится никак. Денег, видно, куры не клюют. Под дуб, под ясень отделывает квартиру. Не кооператор он, нет?

— Кто?

— Да сосед твой, милка! Что въехал на крещение. Дверь-то новую видала?.. Небось четвертак заплатил.

— Какое мне дело до всяких дверей!..

— По нынешним временам, милка, такие двери одни бакалейщики ставят. Семья-то у него которая по счету, не знаешь?

— Нет у него никого.

— Ты мне, милка, мозги-то не пудри. Сама видала его с черненькой такой… малявкой… Да и мужики-то нынче. До чего дело дошло! Люстру повесить некому. Пришлось самой присобачивать. Или алкаш, или соплезвон, без няньки ни шаг… А стоящий народ… Так ведь тоже, милка, не заступники. Все нынче не то. Что профессор, что наш брат — работяга. Не горюй, милка! Пойди-ка лучше цветочки в водичку поставь.

— А все равно жалко. Этот человек как раз хороший был.

— Может, и был, да вот беда, милка, сплыл.

— Разве можно винить человека в смерти?

Упрек заставил дворничиху тяжело и долго соображать. Она нахмурилась, дивясь своей бестолковости, отчего в лице совсем потерялся смысл. Обе стояли друг перед другом, не зная, что и подумать.

— Разве онне умер? — спросила Светлана, начиная пугаться.

— Кто? — вовсе отупев, отозвалась дворничиха.

— Владелец машины.

Дворничиха плюнула себе под ноги, словно поставила точку на всей неразберихе, когда других делают дураками, хотя они смышленее и практичнее всяких научных работников и давным-давно навели справки да еще милиционера притянули, чтоб убрал непотребство из центра города. И язык дворничихи заходил, как плетка при ученье уму-разуму:

— Это хорошие люди умирают, а вроде этого скотовоза сидят в тюрьме. Спекулянт он. Аферист. У него еще две такие машины, и все конфискованы. И эта тоже конфискована.

Дальше Светлана Алексеевна не стала слушать. То, что выкладывала дворничиха, для кого-нибудь и сошло бы за правду, но Светлана Алексеевна слишком хорошо знала природу вымысла и действительности. Она не понимала только, почему вдруг напала такая тоска…

А в милиции должностное лицо заказывало технику с подъемным краном, чтобы переправить рухлядь туда, где покоились старые башмаки неудачливого искателя истины.

В самый разгар лета в «Зеленой балке» медведица убила Валентину Талышеву.

Талышева лежала на траве — так в былые времена слушали землю: близка ли погоня, — и бесполезная кровь ее уходила к корням. Потом перевернули ее на спину, словно для того, чтобы удобней было лежать, и врач, давая выход бессилию, сказал сухонькому, полупьяному старику:

— Доигрался. Доигра-а-ался, сволочь!

Старик тоскливо сморщился и, пригибая голову, как перед ударом, потянул к себе веревку с медведицей, которая мирно сидела на траве и посасывала жидкость из отвоеванной только что бутылки. Медведица тяжело качнулась, мутно повела глазами, не найдя в себе сил ни выразить протест, ни подняться. Старик дернул веревку свирепей, желая яростью отвлечь внимание людей, заговорил часто, с сухими натужными всхлипами:

— Я и не глядел в ее сторону. На машинах и то написано: соблюдай дистанцию. А со зверем, который неуправляемый…

Медведица, разнеженная выпитым, подавала морду вперед, надеясь, что начнут кидать конфеты, но никто не шевелился. И она как будто поняла: всему виной человек, пахнущий кровью; это он мог заставить людей стоять немо, а старика больно тянуть ее за шею и мешать приблизиться к людям.

Запах крови беспокоил ее, и, если бы она не была одурманена выпитым, ей вспоминалась бы убитая мать, поляны голубики, крики чукотских чаек. Все это жило в ней так же, как стремление уцелеть, как тоска по теплоте, хотя бы одинокой, человеческой.

Медведица чувствовала, что все люди беззаботны и заняты собой настолько, что ценят в живом лишь источник своего веселья.

«Зеленая балка» отличалась от других домов отдыха разве что расположением на окраине старинного городка, обсаженного капустой, и невеликостью единственного корпуса. Его новая крыша блестела среди деревьев, как одинокое озерцо, и заставляла тосковать по незаросшим рекам, где еще можно купаться. Здесь тоже уходили в отдых с тем ощущением, с каким одинокие вкладывают себя в театральные зрелища, убежденные, что ими движет потребность в знаниях, а не забота наполнить свою жизнь видимостью счастья.

Талышева не позволила себе раскаяться в приезде. Она верила, что первое впечатление сотрется, и надеялась на силу новизны, к которой можно приспособить свою растерянность. И тогда все непривычное — люди и природа — займут мысли по необходимости и без усилий, не требуя участия, одной лишь сущностью.

Впервые войдя в свою комнату, Талышева приняла ее сумеречность, вид на сырой угол сада и тесноту, спасшую от возможной соседки. Она поставила чемодан возле кровати и успокоилась тем, что можно и не выходить отсюда. Но преждевременная неловкость перед горничными и всеми любопытными заставила ее подумать о природе, о каком-нибудь безлюдном уголке, где можно побыть в горести.

Она вышла под деревья парка и, свыкаясь с их продуманной посадкой, постигала раскиданность построек и так умеряла в себе дух бродяжнической любознательности да еще тягу к близкому неизведанному. Возле библиотеки она задержалась. На дверях с огромным замком висело объявление, сообщавшее, что лекция «Последние дни Пушкина» отменена и что вместо нее состоится встреча с психотерапевтом кандидатом Бублюкиным. Талышева рассеянно прочитала, не сразу сообразив, что речь о позавчерашнем дне. Что-то скоморошеское почудилось ей и в тексте, и в листе бумаги, и в самой беспечности людей, забывших снять объявление. Да и в том, что она сама так долго вчитывалась в строки. Талышева неуверенно отошла и, пройдя несколько шагов, снова остановилась — возле фонтана.