Александр Зеленов - Призвание

Выгнать хотели, да революция помешала. Иконописную школу закрыли, сам же Пашка в свои четырнадцать лет вынужден был сесть на хозяйство вместо убитого на германской бати. Пахал, боронил, сеял — надобно было кормить девять ртов, что оставались после отца на его да на материном попечении. К учебе же смог вернуться только спустя десять лет.

Ухваткин, еще совсем молодой, широкоскулый, бульдожистый, с комсомольским, падавшим на лоб чубчиком, несколько раз уж звонил в колокольчик и выходил в коридор, приглашая всех на собрание.

Неохотно гася цигарки и тощие папироски, один за другим мастера потянулись в зал. В дверях промелькнула фигура Гришки Халды, обшарпанного и, как всегда, полупьяного. (Видимо, кто-то недоглядел, так как Гришка членом артели не был.) Когда-то считался Гришка отменным мастером-личником, лики писать самого Долякова учил, а в артель попытался вступить — отказали. Отказали решительно, как не заслуживающему доверия (так, между прочим, и было записано в протоколе). Один Доляков с пеной у рта доказывал, какую артель совершает ошибку, какой талант отвергает. Его поддерживал Фурначев, еще несколько человек, но большинство мастеров, особенно молодых, возражали.

С тех пор Халдин начал пить сильнее. Пил все — самогонку, бензин, керосин, парфюмерные и аптечные всякие жидкости, заявляя при этом хвастливо: «Окромя помоев, все пью!» Напившись, ложился на снег, а летом на голую землю, при этом лечь норовил на проезжей части дороги, не позволяя проехать подводам, и выкрикивал вперемежку с матерными ругательствами: «Не уйду отсюда, пока не помру!..» Его подбирали, заваливали на подводу и в непристойном, растерзанном виде везли на ближний край Слободы, в развалюху детной вдовы Ираиды, с которой Гришка сожительствовал.

Когда удавалось ему проникать на собрания, он постоянно мешал докладчикам, выкрикивая реплики, чаще всего непристойные, и мешал говорить. Его выводили, сдавали в милицию, но Гришку там все давно знали, был он в милиции вроде как свой человек.

Говорили о неудавшейся, сложной его судьбе, о загубленном в нем таланте, но, глядя на этот его пропойский, запущенный вид, трудно было поверить, что мог быть когда-то Гришка непьющим и просто путным, порядочным.

…За покрытым красным пахучим ситцем столом уже восседал президиум. Рядом с громадным тушистым Фурначевым сидел Плетюхин. Восседал он с таким осанистым, неподступным видом, горбясь медвежьим загривком, будто бы сделал в жизни своей решительно все, на что был способен, и теперь оставалось только сидеть в президиумах. Рядом с ним — двое приезжих, из центра. Слева от них, от президиума, в углу за отдельным столиком, расположились две пожилые дамы с женотдельскими прическами, нацелив в тетради остро заточенные карандаши (пригласили стенографисток). На ближней к президиуму скамье одиноко, как первый прилетный грач, круглил сутулую спину Гапоненко. (Завуча, видимо, пригласили вместо него, Досекина, потому как Гапоненко не был не только членом правления, но и членом артели.)

За все время болезни Досекина завуч ни разу не побывал у больного.

Навещали его старый Норин, Мерцалов, несколько раз приходили студенты, а Гапоненко даже и мельком не заглянул.

В уголке потемнее, на задних скамейках, Досекин увидел стайку студентов — нескольких пятикурсников и одного своего, с первого курса; кажется, тот, что приходил за Средзинского хлопотать… Пятикурсники — это понятно: скоро распределение, волнуются. Ну а этому-то чего нужно, чего он здесь потерял?..

Вспомнилось, как после Нового года Мерцалов провел в училище викторину и как первокурсник этот, Зарубин, всех удивил своими ответами. Видимо, много читает. Да и так ученик он толковый, сообразительный.

— Долго, товарищи, собираемся! — вытянув из кармашка новой пиджачной пары часы, поглядывая вполглаза на представителей, восседавших в президиуме, заговорил недовольно Ухваткин. — Давно пора начинать… — И стал приглашать мастеров пересесть поближе, с задних густо забитых скамеек на пустующие передние. Однако никто не спешил это сделать. «Нам и здесь хорошо!», «И отсюда все видно!» — слышались голоса.

Недовольно дернув плечами, Ухваткин не стал настаивать. И настроение и дух собрания ему явно не нравились. Выждав, когда подтянулись и сели последние, объявил, что собрание сегодня серьезное, можно сказать, решающее, разговор предстоит очень важный, вот потому и прибыли к ним представители Всекохудожника. Назвав по имени каждого из прибывших и передав полномочия по ведению собрания Плетюхину, сел и деловито принялся листать свою папку с текстом доклада.

Под аплодисменты собрания был избран почетный президиум во главе с товарищем Сталиным. После этого сразу же слово для информации Плетюхин предоставил уполномоченному Всекохудожника товарищу Афронтову, но его перебили из зала и предложили сначала почтить память скончавшихся в прошлом году мастеров Буканова и Лубкова Ивана, двух старейших художников, принимавших участие в основании артели. Кто-то выкрикнул громко: «Лубкова Кузьму с Заварзиным — тоже!» — заставив смутиться и побагроветь осанистого Плетюхина.

Поднялись, почтительно помолчали.

— Прошу садиться.

Афронтов, квадратный крепыш лет тридцати пяти, в полувоенном френче и с прической «политика», прошел на трибуну и, с высоты ее оглядев деловито и строго примолкнувший выжидательно зал, заявил, что на сегодняшний день фронт изобразительного искусства значительно отстает от всех других отраслей народного хозяйства, потому что на этом фронте как во Всекохудожнике, так и в других местах, в том числе и у них в Товариществе, орудовали враги. Но в настоящее время их вредительские действия пресечены органами НКВД.

Сообщил, что на днях закончил работу Всероссийский съезд уполномоченных Всекохудожника. Съезд такой собирался впервые. Избран новый состав правления, принят новый устав. После обсуждения устава на местах Всекохудожник будет строить свою работу по-новому, в соответствии с этим уставом…

Досекин слушал с трудом, мешал шум в ушах. Но он напрягал свой слух, стараясь не пропустить ни слова, зная, что именно здесь, на этом собрании, будет решаться главный вопрос: быть или не быть талицкому искусству.

— Я хочу сказать, что ваши мастера далеко отстали в повышении своей квалификации, в переходе на новую тематику и особенно на новый стиль. Мы сейчас должны разрешить основные вопросы здесь, на вашем собрании. Но все вопросы нам здесь решить не удастся, и мы будем их решать на нашем новом правлении, в Москве…

Сказав, что талицкий стиль давно устарел, тем не менее многие продолжают работать в своем устаревшем стиле, товарищ Афронтов продолжил: