Александр Зеленов - Призвание

Он с трудом приоткрыл черную, туго притертую крышку. В глаза полыхнуло не красным, как обычно, а пронзительно-голубым, словно лазурь в феврале. Сказал коснеющим языком «спасибо», поднялся, чтобы уйти.

В этот самый момент и раздался стук в дверь. Он направился открывать, но она оттолкнула его и сама побежала к двери.

— Кто там?

— Откройте!..

За дверью стоял мужчина. Голос его показался знакомым Сашке, где-то уж слышанным.

Громче, чем нужно, она сказала: «Минуточку! Я не одета», — и округляя глаза («Боже мой!..»), схватила за руку Сашку, потащила за переборку, сунула там за ширму и испуганным шепотом приказала, чтобы сидел и не двигался.

Он сидел, затаившись как мышь, чувствуя снова, как бурно колотится сердце. Хмель с него соскочил. К ней кто-то пришел внезапно, приехал. А что, если это ее бывший муж?.. Сколько он, Сашка, будет сидеть? И что же он скажет, если его обнаружат?..

Вскоре она появилась, заговорила с нервным смешком: «Выходи!.. Это сосед приходил, передал письмо от подруги». Он облегченно, всей грудью вздохнул, но тревога его не рассеялась.

Снимая с вешалки старую шапку его и видавшую виды тужурку, она подала ему их со словами: «Ну, посидели, поговорили, вскоре, я думаю, снова увидимся…» — и стояла, нетерпеливо ждала, пока он завяжет шнурки на камашах. «До свидания». Чмокнула на прощание в щеку, уже откровенно подталкивая его на выход, и заперла за ним дверь на крючок.

Оглушенный всем происшедшим, он медленно стал спускаться с крутой деревянной лестницы. Спустился — и на крыльце носом к носу столкнулся с Бугаевым. Тот покривился, будто хватил кислятины, потом неожиданно подмигнул. Подмигнул откровенно и намекающе: дескать, старушке свежатинки захотелось! Сам притащился или пригласили? Что ж, понимаю, дело мужское, известное…

Поднявшись по лестнице к ее двери, Бугаев стукнул три раза, хозяйским уверенным голосом проговорил:

— Открывай, это я!..

А Сашка побрел, как слепой, не разбирая дороги, прямо по мартовским лужам, не слыша ни звона капели с блестевших на солнце сосулек, ни важного крика грачей на березах. Все внутри у него закипало… Вот на какую он чуть не молился, считал ее чуть не святой!

Сунул руку в карман, нащупал ее подарок. Размахнулся что было силы и, рискуя вывихнуть руку, швырнул коробку за чей-то упершийся в землю залобком домишко, в высокий снежный сугроб.

В последней поездке в Москву Досекин схватил жестокое воспаление легких. Болезнь затянулась. Еще более похудевший, он уже поднимался с постели, пытался прохаживаться по комнате, когда получил запоздалое извещение об отчетном собрании в Товариществе, и разволновался всерьез.

Он непременно хотел присутствовать там, сказать свое слово, но до собрания осталось менее суток, сможет ли он подготовиться?

Попросив супругу приготовить перо и бумагу, с кружившейся головой поднялся с постели, пытаясь усесться за стол.

— Арсюша, но ты же губишь себя! — забегала, расквохталась наседкой Агния Вячеславовна, своим длинным лицом в пенсне и седыми буклями напоминавшая классную даму. — Боже ж ты мой! Доктор не разрешает ему даже вставать с постели, а он… — Она в отчаянии прижимала к груди тонкие высохшие ладони.

Одолевая противную слабость, он все же уселся за стол, попробовал поработать, но вскоре был вынужден лечь. Кое-что в этот вечер успел набросать, не подымаясь с постели, а наутро, почувствовав себя лучше, продиктовал супруге весь текст своего выступления. Потом, посмотрев и поправив, дал ей переписать набело.

Все последние месяцы Товарищество не оставляли в покое. Одна за другой наезжали комиссии и проверки, в правлении толкались уполномоченные, проводились собрания и совещания с одним и тем же вопросом: как можно скорее переходить на современные темы, осваивать новый, реальныйстиль…

Всех испугало внезапное исчезновение прежнего предправления Лубкова. Десять лет возглавлял артельное дело — и вдруг словно в воду канул! Взял и исчез человек…

Многие видели и читали приказ, которым, «ввиду расшатанности здоровья», прежний их председатель направлен был на лечение, но каждому было известно, что на курорт Лубков не попал.

Еще свежо было в памяти прошлогоднее отчетно-выборное собрание, на котором работа его признавалась хорошей, год был закончен Товариществом с перевыполнением плана и пускай небольшой, но прибылью. Сам секретарь парткома Всекохудожника товарищ Услаль, присутствовавший на том собрании, заявил в своем выступлении, что работа Товарищества за отчетный период оставила у него впечатление отрадное, и, особо отметив работу Лубкова как председателя, назвав ее энергичной и плодотворной, он первый порекомендовал ввести Лубкова в новый состав правления, поскольку, как он заявил, товарищ Лубков пользуется большим авторитетом не только в своем коллективе, но и во Всекохудожнике. По его предложению Лубков был премирован, тайным голосованием избран на съезд уполномоченных Всекохудожника. И после этого вдруг исчез!.. Еще вечером накануне, вернувшись со службы, ужинал с ребятишками, спать ложился с женой, а наутро его благоверная просыпается, хвать — а рядом пустое холодное место. Тут поневоле полезет в голову всякая чушь. Ведь когда создавалась артель, разве не упреждали односельчане отступников-богомазов: мол, покарает вас бог, что образ господень превратили в забавы, в увеселения бесовские, в пляски да тряски, стилем иконным стали расписывать брошки да пудреницы для вертихвосток, портсигары для трубокуров вонючих. Не послушались вовремя — вот получайте теперь!..

И поползли по селу разные слухи, один другого нелепее. Соседка Лубковых Пырина Серафима, женщина жизни праведной, своими глазами будто бы видела, как над лубковой избой в ту злосчастную ночь огненный змей появился. Появился — и тут же рассыпался, прямо над самой лубковой трубой. Не иначе как он и унес Кузьму-то Иваныча, прямо с портфелем, с супружеской той кровати, потому как наутро ни одежи его, ни портфеля в доме не обнаружили…

Другие утверждали, что, мол, никто его не унес, а сам он ушел. Анна, супруга его, сказывала, никто ее за язык не тянул: как только пропажу мужа она обнаружила — сразу же, прямо в исподнем, шасть на крыльцо! А с крыльца-то по свежей пороше след аж до самого леса, в Заводы ведет. Вгляделась — а след-то волчиный! Не иначе как волком его обернули, в лес, в Заводы ушел.

Марфуша же, дурочка слободская, та и вовсе плела несуразное, что никаким там не волком, а черным вороном обернули, потому как тем самым утром шла она за водой на колодец мимо избы Лубковых, и прямехонько над ее головой пролетел черный ворон, просвистел своими крылами, — агромадный такой, с ероплан … Пролетел — и голосом самого Кузьмы Иваныча каркнул, чтобы скоро его не ждали, что он далеко, к холодным краям полетел.