Александр Зеленов - Призвание

Замолчала, глядя на Сашку, свернула трубкой тетрадь.

— А флирт — это что? — спросил Сашка.

Она вдруг деланно-весело расхохоталась: «Ха-ха-ха-ха… Ой, не могу! Он даже слова не знает такого…» Потом, посерьезнев, сказала:

— Ну, хватит о глупостях говорить, давайте займемся чем-нибудь более интересным… Хотите играть в желания?

Он поморгал глазами.

— Это совсем-совсем просто, не бойтесь! Вы загадываете желание, какое угодно, и шепчете мне на ушко всего одно слово, скорее — намек. Если я угадаю — вы потом подтвердите. Идет? А теперь загадайте. Самое-самое!.. Ну, готово? Я слушаю вас…

Сашка замялся и весь покраснел, лицо его наливалось все гуще свекольной кровью. Нет, что угодно, а он все равно не сможет сказать ей, что загадал, даже пускай и намеком!..

— Не можете вслух — тогда напишите, — сказала она, заметив его смущение. — Вот вам бумага, вот карандаш. Хотите — здесь напишите. Или пройдите в ту половину, там тумбочка.

Он долго сидел за перегородкой и написал какую-то чепуху со многими многоточиями. Вышел по-прежнему красный, сунул не глядя записку ей в руку. Бесцеремонно ее развернув, она начала читать. Краешком глаза он видел, как дрогнули ее тонкие губы, затрепетали подкрашенные ресницы. А он сидел, будто насыпали под него горячих углей… Что она скажет, когда прочитает? А если пощечину даст?..

Но она, прочитав, усмехнувшись одними глазами, лишь подрожала ноздрями:

— Не очень, конечно, ясно, но в общем понятно. И не смущайтесь, в вашем возрасте такое желание естественно.

Словно угадывала она его мысли, самые сокровенные, каким-то своим, не известным ему путем.

— Знаете что, давайте-ка потанцуем, ведь у меня патефон.

— Я не умею, — снова смутился Сашка.

— Это неважно, сначала просто послушаем… Какие пластинки вам нравятся?

Он назвал. Подумав, добавил еще одну, название которой забыл, помнит только, что там поется про угол…

— «Наш уголок нам никогда не тесен, когда ты в нем, то в нем цветет весна…» — пропела она. — Эта, что ли?

Он согласно кивнул.

— Ну что ж, и такая имеется.

Сняв с патефона на полукомоднике белую вышитую салфетку, достала стопку пластинок: «Сами будете выбирать или доверите мне?»

Он кивнул: выбирайте.

Прослушали «Дождь идет», меланхолический и мечтательный. Где-то посередине музыки грустно, раздумчиво несколько фраз на незнакомом, чужом языке пропел мужской баритон, красивый и обволакивающий. Слушали дальше «Брызги шампанского», разымчивые, искрящиеся, страдательное и мучительное «Вернись…».

— Давайте все же попробуем танцевать, — предложила она. — Не бойтесь, я вас буду учить, это совсем несложно… Идите сюда, становитесь. Та-ак… Левой рукой обнимите меня за талию, в правой держите руку. Под счет «раз-два-три» начинаем. Пока что без музыки. Сначала я вас поведу, вы повторяете всё, все движения, а как только немножко научитесь — вы меня поведете… Ну, начали: раз-два-три!.. раз-два-три!.. Ой, да не наступайте же на ноги, а поворачивайтесь, поворачивайтесь за мной! Вы же на месте топчетесь, как медведь…

В отворотах халата виднелись ее длинные груди. Ему показалось, она плотнее, чем нужно, прижималась к нему своим мягким податливым телом, и это вязало, сковывало его.

— Нет, так не выходит! — разочарованно проговорила она. — Давайте попробуем с музыкой… — И поставила вальс.

— Ну, начали… Раз-два-три!.. Раз-два-три!.. Раз-два-три! Вот сейчас уже лучше… Раз-два-три… Так, совсем хорошо. Делайте так и дальше, на вас положительно действует музыка…

Пластинка, шипя, замолкла.

— Давайте теперь без музыки… Раз-два-три!.. Раз-два-три!.. Нет, опять вы не так, снова на ноги мне наступаете… Бог ты мой, легче слона обучить!

Она отпустила его и в изнеможении упала на стул, уронив свои руки, как неживые, и полуприкрыв глаза. Потом поднялась, оправила на себе халат и заявила, что с танцами как-нибудь в другой раз, а сейчас предлагает перекусить. Сходила за переборку и принесла графинчик с рубиновой жидкостью, нарезанный на тарелку сыр, колбасу и хлеб.

— Хочу угостить самодельной настойкой… Вы когда-нибудь пили вино?.. Как, никогда не пили? Не верю! Такой красивый, здоровый — и… Нет, не может этого быть! — заговорила она деланно-изумленным голосом. — Считайте, что я вас первая совратила, — продолжала она, наливая (себе — небольшую рюмку, ему — пузатый фужер), и подняла свою рюмку: — Чокнемся с вами за дружбу, за все хорошее…

Хлопнув фужер и почти не закусывая, он почувствовал вскоре, как по телу его медленно растекалось блаженство, как все вокруг закружилось легким приятным кружением, и сразу все стало просто, доступно, легко, горячо. А она, приложившись губами к рюмке, стала поглядывать на него сквозь стрельчатые ресницы откровенно зазывным взглядом. «Да ну же, будь посмелей!» — говорил этот взгляд.

Он попытался обнять ее, но она вдруг туго уперлась ему в грудь руками. Он сразу же сник, опустился на стул. Сидел отрешенно, пока она снова не подошла и начала его вдруг подбадривать. Потом неожиданно предложила: «Саша, давай перейдемте на «ты»! Я разрешаю тебе называть меня Женей, мне это будет приятно… Договорились?»

Он поначалу немного опешил. Называть вот так запросто ту, которой уж двадцать пять и у которой дошкольница-дочка, ему, шестнадцатилетнему? Но скованность быстро прошла, и ее предложение уже не казалось странным. Немеющими губами он стал называть ее Женей, она понемногу вся подавалась к нему, подавалась послушно. Поцеловала в губы, потом обняла: «Дурачок ты мой, дурачок!.. Ну ничего, не расстраивайся». Встала и вновь завела патефон.

Грустный лирический тенор запел:

В приятном своем расслаблении он слушал и думал разнеженно, что теперь он всегда будет ходить к ней пить чай с вареньем и заводить патефон.

А тенор нежно рыдал:

Разнеженный музыкой, он не сразу заметил, как она все чаще стала поглядывать на часы и как взгляды эти ее становились тревожнее.

Вскоре она уже не скрывала тревогу, а то и дело заглядывала, приоткрывая белую занавеску, в окно.

«За дочь беспокоится… Может, пора уходить?»

Она и сама давала понять, что пора. Достала из ящика полукомода новую талицкую коробку, еще не расписанную, с гладкой блестящей поверхностью, и вручила ее со словами, что это ее подарок на память об этой встрече. Пускай он сам распишет ее, и у него будет память о ней, портсигар.