Александр Зеленов - Призвание

Движение в зале и шум.

Перед вами сейчас стоят две основные задачи. Это систематическое повышение своего политического уровня, и вторая — это направить, как здесь правильно говорил товарищ Афронтов, ваше искусство на путь реальный, поставить его на реальные рельсы. Нам с вами, товарищи, некогда думать сейчас о каких-то буржуазных миниатюрах, когда страна напрягает все силы на великую социалистическую перестройку. Вы тоже должны включиться в эту работу! И не отсиживаться за устаревшими формами, а включиться немедленно.

А между тем существует мнение, что ваше искусство надо оставить в том виде, в каком оно сейчас существует, и развивать этот стиль и дальше. Случайно в руки ко мне попал один документ, где автор — не буду сейчас его называть — пишет буквально следующее:

«Настоящее вредительство — не в том, чтобы поддерживать и развивать талицкое искусство в том виде, как оно сложилось и существует исторически, в каком оно по достоинству оценено передовыми людьми эпохи и мировой общественностью, — нет! Искусство это берет начало в веках, возникло оно в самой гуще народа и создано им, народом. Талицкое искусство создано мастерами, чьи творческие силы освободила пролетарская…» — Ну и так далее, я не буду зачитывать до конца, но совершенно ясно, на чью здесь мельницу льет воду автор».

Досекин бессильно откинулся на подушки. Лежал, слушая, как беспорядочно-часто колотится сердце, а голову одевает горячий туман.

Ну и Гапоненко, ну и ловкач!..

Отдышавшись, позвал жену:

— Агнюша, достань, принеси черновик, он у меня в столе.

Жена принесла.

Так и есть!

Страницу, где он, Досекин, ссылался на ленинскую работу о Пролеткульте, осуждающую попытки на голом месте создать свою собственную культуру, Гапоненко пропустил — пропустил причем явно умышленно, зачитав только те его строчки, где он говорил о левацких загибах в искусстве, о том, что стремление сбить талицкое искусство с его истинного пути — это и есть один из таких загибов, отрыжка уже осужденных партией пролеткультовщины и рапповщины…

Завуч же между тем продолжал:

«Вот как некоторые пытаются под маркой партии защищать явно отжившее, устарелое, против чего нужно бороться самым решительным образом. Я лично давно уже слышу среди мастеров разговоры, даже и здесь, на собрании, что, мол, у нас нет работы, что занимаемся всякой халтурой, копированием с открыток, писаньем ковриков, вывесок, папиросных коробок, что лучшие мастера уходят или собираются уходить из артели и в ней наступает кризис.

Это неверно! И не нужно шарахаться в панику. Культурный уровень трудящихся масс у нас неуклонно растет с каждым днем, и потребность в хороших вещах тоже все возрастает…

В чем причина ваших всех затруднений?

У вас была установка, явно неправильная, работать на заграницу, а не на внутренний рынок, где ваша продукция не реализовалась вовсе или реализовалась плохо ввиду недоступно высоких цен. Где же выход теперь? А выход, товарищи, в том, как уже здесь говорилось, что вам надо переключаться на новый, реальный стиль. А в настоящий момент, чтобы поправить ваше финансовое положение, вам надо переключаться на оформительские работы. Этой работы немало не только в Москве, где скоро будет воздвигнут величественный Дворец Советов, но в вашем же областном центре, где строится новый большой драмтеатр, да и в других городах, так что работа для вас найдется.

А самое главное, вам нужно воспитываться политически, это даст вам большое подспорье в работе. В настоящее время надо уже в полный рост перед вами ставить вопрос об изучении Краткого курса истории ВКП(б), чтобы вы могли отобразить ее в вашем собственном творчестве. У вас уже отдельные мастера, как мне известно, приступают к его изучению, я имею в виду таких, как товарищи Кокурин, Золотяков, и остальным тоже надо браться и изучать ее самостоятельно… Наши вожди учились самостоятельно, и нам надо брать с них пример».

…Нет, вместе с завучем он не сможет дальше работать. И следует что-то делать, делать сейчас же. Надо спорить, бороться, доказывать! Неужели не ясно, что талицкое искусство — это искусство особенное, не похожее ни ни какое другое!.. А может, тут установка и понапрасну и он, Досекин, и лучшие мастера будут копья ломать? Может, все уже предрешено заранее?.. Но нет, не может такого быть! Просто чудовищно, невозможно, чтобы кто-то давал установку губить целую отрасль искусства, признанного всем миром, искусства глубоко народного!..

Наскоро пробежав глазами отдельные выступления в прениях, он принялся читать решение.

Было оно составлено, видимо, наспех, вышло сырым, половинчатым, невразумительным. Все беды пытались свалить на бывшее руководство артели, на ее председателя, и на бывшее руководство Всекохудожника. Переход не на стильную живопись признавался неправильным, но тут же это оправдывалось и объяснялось как мера вынужденная и временная, позволяющая поправить финансовое положение Товарищества…

Сокрушенно вздохнув, Арсений Сергеевич с тяжелой душой отложил этот убогий плод компромисса.

— Настоящий художник начинается только с картины! — сказал первокурсникам старый Норин, объявляя о новом задании — собственной композиции.

Надо было изобразить эпизод из своей жизни, наиболее каждому памятный. Задание домашнее, срок — неделя.

Кое-кто в тот день, после занятий придя в общежитие, тут же принялся черкать карандашом. Таланты сгрудились в угол и обсуждали задание отдельно, а все остальные и в ус не дули: еще успеют, времени целый вагон…

Не торопился и Сашка.

После отчетно-выборного собрания в Товариществе стали ходить упорные слухи, что мастерские скоро прикроют. Слухам особенно радовались таланты, всех уверявшие, что талицкое искусство давно устарело и обучаться ему нет никакого смысла. Не оставляли такие сомнения и Сашку, особенно после того, как он побывал на собрании, наслушался разных речей. Но все-таки надо было учиться. Скоро уж месяц, как он не заглядывал в библиотеку, «программа» его трещала по швам. А еще ему очень хотелось зайти к Евгении Станиславовне, но не позволяла какая-то гордость. Как он может с ней говорить после того, как все получилось? А главное, как она может смотреть ему, Сашке, в глаза?.. Весь этот месяц он даже не бегал к дверям канцелярии, к списку. Если же приходило письмо, он поручал его взять ребятам. Она уже несколько раз спрашивала его однокурсников, почему не заходит он сам, а последний раз отказалась вручить извещение о денежном переводе, сказала, пускай зайдет за ним лично.

Зашел он к ней только после занятий, когда в канцелярии не было никого. Буркнул угрюмо «здрасте» и встал столбом у дверей.