Александр Зеленов - Призвание

Разговор получился не из приятных.

Сверху требуют перестройки, все сроки прошли, а в артели черт знает что, кто-то пустил даже слух, что артель закрывают. На кого же ему, председателю, опираться теперь?..

Порой его брало сомнение: зачем ему председательство? Занимался бумагами при Лубкове, вынашивал тайную мысль, в которой даже себе самому не всегда признавался, — и вот добился, чего так хотелось. Он даже не представлял, как будет трудно вести артельное дело. И опять не давали покоя мысли уже другого порядка. Старался об этом не думать, вытравить все из памяти, но они уже свили себе гнездо где-то внутри и, как дикие осы, кусали, жалили, жгли, то поднимая средь ночи с постели и не позволяя заснуть до утра, то рождая в нем острую подозрительность. Вдруг начинало казаться, что все уже знают, как он очутился на месте Лубкова, каким таким образом. «Но откуда они могут знать, — урезонивал он сам себя, — если известно об этом всего лишь двум человекам на свете — ему самому да еще капитану с малиновой шпалой в петлице, особому уполномоченному?..»

— Григорьич, уха скоро будет готова! — закричал с лужавины Плетюхин. — Уху приходи хлебать.

Еще посидел какое-то время, подумал. Потом, кое-как намотав на удилище леску, взял ведро с плеснувшейся в страхе на дно шустрой щучкой и отправился есть уху.

Густым плотным духом свежей ухи шибануло еще на подходе. Таган, прокопченный и черный, висел на рогуле над потухающими угольями. Перекипев, уходившись, домирала уха на углях, задернутая дрожащей и млею́щей пленкой, распространяя вокруг одуряющий, сногсшибательный аромат.

Плетюхин, склонившись над таганом, пошевеливал плотоядно ноздрями горбатого носа, непроизвольно делая горлом глотательные движения. Ухваткин и сам ощутил, как от запахов этих заныло в желудке и кругом пошла голова, так захотелось душистого огневого варева.

Подходя, намекающе кинул:

— А под уху-то найдется чего, мужики?

Золотяков недоверчиво покосился на председателя: уж не испытывает ли он их? Только вчера проводил собрание о дисциплине, о выпивках, сам на собрании грозился, гремел — и вот тебе на… Дома была у него бутылка, но после такого собрания поопасался взять на реку.

Плетюхин — тот сразу ожил: «А как же!» Нагнулся, пыхтя, над ближним кустом, торжественно извлекая одну за другой из туго набитой сумки две светло блеснувшие поллитровки, весело хохотнул:

— В старину говорили: пей перед ухой, за ухой, после ухи и уху поминаючи!

Ухваткин довольно потер ладони:

— Так что же, начнем, мужики?

— А как же собрание?!

— Да мы же не на работе, можешь не сомневаться!.. Васильич, давай разливай.

— С начальством все можно, ежели оно не против, — снова весело хохотнул Плетюхин, разгрызая зубами сургуч на бутылке. Ногтем сколупнул картонную пробку, развернул на бумаге свежие огурцы и стал разливать.

Золотяков вдруг прикрыл стакан свой ладонью: «Мне половинку только!..» Держа «половинку» в руке, наблюдал, как Плетюхин, огромный, весь надуваясь своей грузной печенью, двигая горлом, в два глотка опростал посуду, шумно отфыркивался и выдыхивал из себя воздух: хук!.. Отдышавшись и закусив огурцом, полез расписной деревянной ложкой в таган, зацепил кусок с плавником пожирнее. За ним потянулся Ухваткин.

— Ты вон огурчиком свеженьким закуси. Только-только из парника, сегодня собраны, первенькие…

— Ладно, — ответил Ухваткин, беря огурец.

Уха была огневая, наваристая, необычного красно-кирпичного цвета. Хлебали ее, обжигаясь, шумно дуя на ложки, подсмыкивая носами и в то же время похваливая. Медленно процедив духовитую влагу сквозь редковатые зубы, Золотяков тоже сунул ложку свою в таган и принялся вылавливать белоглазую рыбью голову.

— Ну и ушица… Огонь! — обсасывая широкий плавник язя, сладко жмурясь, замурлыкал Золотяков. И к Плетюхину: — Скажи, брат, в чем твой секрет, как ты ее, такую, готовишь?!

— А никакого секрета тут нету, мы ведь с тобой вместе варили, — скромничал тот.

— Ну не скажи! Я только дровишки тебе подносил, а колдовал-то ведь ты…

Плетюхин принялся делиться «секретом»: Да, уха у него не простая, зовется мадьярская. А научился готовить ее, когда был у этих мадьяров в плену.

— Тут, значит, так… Тут все от пропорций зависит, сколько чего и когда положить. Важно сперва приготовить как следует юшку. Берешь, значит, головы только и рыбьи хвосты. Можно, конечно, и мелочь — ну окуней там, ершишек… Бросаешь головку луку. Вываришь, значит, выловишь все черпаком, протрешь сквозь мелкую терку или решето — и запускаешь снова в отвар. Вот теперь, значит, можно и крупную рыбу, кусками…

Он сказал, что мадьяре уху никогда на огне не мешают, а лишь поворачивают таган и иной раз слегка потрясут. Это чтоб рыба не разварилась. Потом заправляют, кладут красный молотый перец, по-ихнему — паприка. («Вот отчего она красная, огневая!») Добавляют лаврушку. А сверху, как только она поспеет, он лично сыплет еще и свежий укроп…

Вечер был тих, спокоен. Малиновый солнечный шар опустился за лес, темной зубчатой стеной отделивший зарю от ее отражения в воде. Медленно гасло розово-золотое небо, в колосившихся ржах отчетливо били перепела, будто гибкими прутиками выстегивая застоявшийся воздух, густой и пахучий. Из ближних кустов доносился яростный скрип дергача. Но вот от воды, от елошников потянуло сырой прохладой, над ухом тонко заныл не окрепший еще июньский комар. Высоко над закатом, в светлой пепельной синеве, недотаявшей льдинкой прорезался тонкий рожок молодого месяца, и лягушки на дальнем болотце, будто дождавшись его появления, завели свои дремные сладострастные песни…

Комары начинали надоедать. Плетюхин подбросил в огонь дровишек. Ольха, посипев, подымив неохотно, вдруг вспыхнула разом и занялась веселым и жарким пламенем.

Разомлевший от выпитой водки Золотяков стал рассказывать, как ловили здесь рыбу они в прежние времена, при хозяевах. Особо азартными были на рыбу мастера Коровенкова Александра Трифоныча. Сам Коровенков старался страсть эту в них поддерживать всячески. Каждую весну он норовил открывать рыболовный «сезон» обязательно первого мая. Мастера из других мастерских в этот день уходили в Заводы, устраивали там сходки, читали запретную литературу, а Коровенков своим мастерам назначал сборы в Долгове, у них, где места были самые рыбные. А к тому же здесь жил и его приказчик.

— …Снасти еще, бывало, с вечера приготовят. Отец заявляет: «Ну, мать, завтре самприпожалует рыбу ловить, и все мастера из ево мастерской привалят…» — «Будет у вас делов-то, поди!» — «Да уж это как водится». И вот утром, чуть свет, идут из села Ларивон Комаров, дядя Марычев, братья Печуркины, Васины… «Все готово?» — «Готово… Айда на реку!» Бредень большой, всё, что нужно, берут. «А где ноне будем ловить, в угловых али в малом?» — «В малом затоне-то неглыбоко, а вот в угловых да в большом-то поплавать придется, водишшы там — страсть». А вода ледяная, по оврагам, бывало, и снег еще не сошел…