Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Инспектор, встав, прочел журнал предыдущего заседания и предложил преподавателям высказаться об успехах учеников.

Некоторые предлагали то или другое суждение.

Директор каждому говорил, кивая седой головой:

— Прекрасно изволили сказать. Совершенно с вами согласен.

И другому, который говорил противоположное, тоже кивал головой и соглашался.

По окончании заседания новый директор пригласил весь состав преподавателей на обед к себе.

За обедом говорил:

— Постойте, вы вот откушайте-ка пирожка. Пирог блинчатый, его высокопревосходительство министр народного просвещения очень одобряли. Благодарили меня. А графинюшка говорила: «У царя-батюшки такого заливного судака не подавали». Откушайте. Дело не зверь, в лес не убежит, а вы скушайте вот. Стерляжка, соус капорцы [107] капорцы — каперсы. . Насилу оливки-то в Саратове достал. А без капорца, оливок что? Преснота во рту. Господа с пониманием что скажут?

И все шло прекрасно в саратовской гимназии. Ученики учились успешно. Директор подписывал бумаги: «Федор Царев».

Но вот в один прекрасный день, недели через две по приезде, директору Цареву пришла отставка.

Директор собрал свое имущество и скромно простился с сослуживцами, кротко сказав:

— Благодарен вам. Я уж что, я уж на покой.

И уехал.

Однажды в Москве мне княгиня С. П. Г., когда я писал с нее портрет, рассказала во время сеанса, что отец ее, граф Делянов, министр народного просвещения, имел повара, и тот, состарившись, просил его дать ему на старость местечко поспокойнее и дела поменьше.

— Хорошо, — сказал мой отец, — ты ведь, Федор, саратовский, тебе бы покойнее жить на родине, в Саратове.

— Так точно, — ответил повар, — чего лучше. На Волгу родную посмотрю.

— Отец, — продолжала княгиня, — написал что-то на бумажке и, позвав чиновника особых поручений, передал ему.

Тот написал с бумажки заявление попечителю Саратовского учебного округа, а на бумажке отца было кратко написано: «Рекомендую, добросовестный и не пьет».

Помню я, давно, в Москве был у меня ученик живописи, Петров, человек талантливый, колорист, хороший художник. И большой франт.

Окончив школу, он работал при драматическом театре. Писал декорации. И как-то, фланируя по Кузнецкому Мосту, зашел в английский магазин «Шанкс» и купил себе котелок.

Внутри котелка было клеймо «Лондон».

У Петрова была довольно большая голова. Надев котелок, он гордо шествовал по тротуару Кузнецкого Моста. Встретил артистов Малого театра.

Артисты — люди веселые, встретив приятеля, решили пойти в кафе «Трамблэ» — пить шоколад. И Петров пошел с ними.

В кафе актеры о чем-то пошептались между собой и стали пристально смотреть на Петрова. А герой-любовник Миша Климов, прищурившись, сказал:

— А знаете ли, котелок у вас мал…

— Да. Совершенно безобразный котелок, — подхватили другие, — не по голове.

— Позвольте, — запротестовал Петров. — Это английский котелок. Такая мода.

— Какой там английский!.. Спросите у кого хотите — засмеются, — не унимался Миша Климов. — Вот артисты-иностранцы сидят.

И он обратился к певцам-артистам, сидевшим за соседним столиком:

— Не правда ли, у этого господина котелок мал?

— Шимиа курьеза [108] Любопытная обезьяна ( ит .). , — сказал, смеясь, один итальянский певец.

— Это английский котелок, — сняв с головы котелок, сказал Петров.

И, показав пальцем внутрь, добавил:

— Видите — «Лондон»…

— Ерунда! — говорили актеры. — Написать все можно. А котелок мал и, вообще, дрянь.

На сцене Малого театра, куда вышел из кафе Петров и где шла репетиция, каждый за кулисами, здороваясь с Петровым, пристально смотрел на него, говорил ему:

— А знаете… котелок у вас мал…

Дождавшись конца репетиции, Петров поехал провожать молодую артистку, к которой питал нежные чувства. Так сказать, был влюблен.

Едучи с ней на извозчике, восхищался, как жизненно она играет небольшую роль миловидной горничной Маши в пьесе Островского [109] роль… горничной Маши в пьесе Островского — имеется в виду горничная Атрыгиной Маша из пьесы А. Н. Островского «Свои собаки грызутся, чужая не приставай» (1861) (из трилогии о Бальзаминове). .

Артистка, рассеянно улыбаясь, слушала его и пристально смотрела на поклонника своего таланта.

Вдруг она сказала:

— А знаете, Петров, котелок у вас мал…

Петров весь вспыхнул, и слезы показались у него на глазах. «Это черт знает что», — подумал он про себя.

— Простите… — сказал он, — это котелок английский…

И он, сняв котелок, показал марку.

Когда подъехали к квартире артистки, прощаясь, она сказала:

— Какой вы странный…

И прибавила сердито:

— Я не люблю капризных людей, а вы еще мужчина!.. Обиделись, верите маркам!.. А котелок у вас мал, мал!.. Глупо обижаться…

И она ушла.

Петров расстроился ужасно. Весь вечер ходил по улицам и зашел в Литературно-художественный кружок.

Снимая пальто, швейцар, улыбнувшись, сказал:

— Господин Петров, а котелок-то у вас маненечко маловат…

Петров побагровел.

За ужином в кружке, где сидели за большим столом артисты Художественного театра, Малого театра, театра Корша, выпивая и закусывая, Миша Климов, посмотрев на Петрова, крикнул:

— Вот человек — верит в марку. Купил котелок — на голову не лезет… Мал!

Петров как бешеный вскочил со стула и убежал из-за стола.

Меня в Москве в ту пору не было. Когда я ранней весной вернулся в Москву, утром ко мне зашел Петров. Он был мрачен и видимо расстроен. Поговорив о театре, он сердито сказал:

— Да, театр — это храм. К сожалению, артисты, призванные к служению высокому началу, — хулиганы.

«Что такое?..» — подумал я.

— Что вы говорите, это милейший народ — веселые и милые люди.

— Да, да, — сказал Петров грустно. — Вы их не знаете, а я узнал довольно.

Время приближалось к завтраку, и я предложил Петрову поехать в «Эрмитаж».

— Пожалуй, — согласился Петров. — Только я не люблю бывать в обществе, мне люди как-то надоели, ничего в них нет серьезного, все ищут, как бы уязвить, поддразнить, испортить жизнь человеку…

Едучи на извозчике с ним в «Эрмитаж», я дорогой посмотрел на него и, ни о чем не подозревая, сказал:

— А знаете, Сергей Васильевич, котелок у вас мал…

Он ничего не ответил и крикнул извозчику:

— Стой!

Соскочив с извозчика, с перекошенным лицом он посмотрел на меня глазами, полными слез, повернулся и побежал по мостовой.

От неожиданности я не знал, что думать.

«Что за странность? Дикий человек какой-то! Что за ерунда…»

А наутро получил письмо:

«Милостивый государь. Я от вас никогда не ожидал такого к себе отношения. Вам-то я верил, а вы оказались таким же, как и все. Что я сделал вам дурного, что вы присоединяетесь к злостной шайке врагов? Котелок!.. А вы знаете, что этот котелок — английский, и он нисколько не мал, а разбил мне жизнь и разлучил меня с женщиной, которую я любил… Да будет вам стыдно, что вы оказались среди тех, которые доведут меня до могилы…»