Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Иван Иванович, расправляя баки, недоуменно посмотрел на него белыми глазами, не донес до рта ложки и, покачав головой, сказал:

— А ведь правда. Отчего это, в самом деле, насчет волос? Верно это. У ученых внимания к волосам нет. Наука одолевает, ну, тут и не до волос. Заметьте — музыкант тоже. В волосах беспорядок. А в чем тут дело — понять трудно.

— Это остаток схоластики, — сказал Коля.

— Какую чепуху несешь! — возмутился Кузнецов.

— Почему же чепуху? Ученые, схоластики, сидели у себя дома и долбили науку. Теоретики были. Они все носили волосы длинные и не чесались. Не было времени. И до того умные были, что молчали. Спроси о чем-нибудь схоластика — он молчит, потому что ему кажется — что ты ни спросишь, все глупо. Отвечать не стоит. Вот до чего были умны…

— Как накручивает Николай! — зажмурив глаза, засмеялся приятель Вася. — И рожа-то, рожа… Не улыбается…

Он обернулся к половому и крикнул:

— Бутылку Клико — замороженную!..

За окнами синева. Москва, снег, сквозистые короны деревьев…

Стояли морозные дни.

Москва стала как будто серебряная. Сады московские, Садовая улица покрыты инеем. К вечеру в окнах домов, за палисадниками, загорелись весело огоньки.

Домовладелец Сергеев ехал из Сущева на вороном жеребце в Сандуновские бани париться.

Долго парился купец Сергеев и банщику Петру, который третий раз ему мылил голову, поведал, весело смеясь, что приглядел себе к празднику обновочку:

— Хороша девчонка. Курносенькая, на щечках ямочки, дурочка, но хороша.

— Чего ж, при капитале можно, на холостом положении ежели…

— А ты что думаешь, дурак я, что ли? Женится буду? Нет, брат, погодишь.

— Это верно. В преудовольствии жисть легче. Вот только не родила бы… А то докажет — пятое-десятое, пойдет, в расстройство вас поставит. Ну, и платить тоже надоть. Вот, я тоже Осьмеркина мою, так тому одна за это самое обличие все расчеряпала. Дралась!.. На такую попал — не приведи Бог.

— Эх ты, я без дурачков, на дом не беру. В гости можно, а жить — нет. Не на такого напали. Понимаем. Не поддудит, знаем — образованные…

— Они тоже разум имеют, — сказал банщик, — надеются. Каждой охота найти счастье свое. Думает: ежели на сердце попадет, ну и обженит…

— Меня не обженишь, — засмеялся купец. — От скуки жизни их менять чаще надо, вернее выходит.

— Это верно, — соглашается банщик и поливает из шайки теплой водой. — С наступающим вас, Иван Петрович. У Володьки ноготочки стричь будете? Я мочалочку высушу, принесу.

И банщик Петр отворяет дверь бани.

Домовладелец выходит в предбанник, закутанный простыней. На диване предбанника Сергеев надевает согретое чистое белье. Володька подставляет к ногам его скамеечку, ставит на нее свечку и стрижет купцу ногти.

— Ишь, Володька, ты уж подрос. Поди жениться хочешь? Завертывает, поди, на ум это самое?.. — говорит Сергеев, допивая холодный баварский квас.

— Что вы… — отвечает Володька, — мне еще только шестнадцатый пошел. Мне ведь в солдаты надо будет идтить.

— Эка, я и в шестнадцать ухарь был, — говорил, ухмыляясь, Сергеев.

Хорош квас после бани. Принято пить шипучий баварский квас.

Приехал из бани домой Сергеев. В передней снимают с него шубу, ботики. В столовой шумит самовар. Купец хотел сказать лакею: «Ну-ка, дай коньяку», но сразу так охрип, что и сказать ничего не может. Голос пропал.

Испугался Сергеев, подумал: «Знать, это от квасу у меня вышло. Как же я теперь на праздники без голосу остался… подумают, от вина, расскажут… Как же я теперь Акулю на праздниках охаживать буду…»

— Иди, Кузьма, — говорит он шепотом слуге, — иди за доктором скорее.

Старая нянька, наливая чай, говорит:

— Грех какой, ишь, охает-то как.

Приехал доктор Голубков.

— Сильно, — говорит, — охрипли вы, Иван Петрович, совсем сказать ничего не можете, голосу нет.

— Верно, — шепчет больной, — мне голос к празднику, сделай милость, а то неловко. Не поверят, что через квас, скажут — запой у его…

Хлопотал доктор Голубев, положил больного в постель. На горло компресс поставил, обернул ватой. А больной дрожит в лихорадке, задыхается, глаза выпучил.

— Доктор, — кричит, — запрягай лошадь.

И сам доктор едет звать профессора Захарьина, его высокопревосходительство.

Сердито встретил Захарьин доктора Голубева. Тот робко докладывал профессору про больного, про баню, про квас баварский. Захарьин молча слушал, потом сказал:

— Довольно, позвать хирурга Сорычева, профессора Попова и Голубева немедленно. В доме остановить все часы. Поднять меня на кресле во второй этаж к больному, чтобы все молчали, и вы тоже. А кто этот болван, который после бани пьет холодный квас?

— Иван Петрович Сергеев, домовладелец из купцов.

— Не то, — сказал резко Захарьин, — кто он, что он делает?

— Ничего не делает, — ответил Голубков, — кажется, жениться хочет.

— Ну довольно, — сказал Захарьин, — я приеду.

Доктора были в сборе, стояли около больного. Захарьин приехал в санях, на паре лошадей, покрытых толстой шелковой сеткой с кистями.

Его подняли в кресле к больному. Сидел, смотрел на больного, молчал. Больной бредил и тяжело вздыхал.

— Посадить его, — сказал Захарьин, показав на больного.

Доктора посадили больного.

— Покажите мне инструменты, — обратился он к хирургу Сорычеву.

Сорычев развернул кожаный сверток, откуда блеснули длинные ножики. Захарьин посмотрел на них.

— Не терять времени, — сказал он хирургу, — с Богом.

Доктора держали больного, что-то ему вставляли в рот. Захарьин, позвав доктора Голубева, вышел с ним из спальни больного. И в столовой, увидав старую няньку Сергеева, сказал:

— Вот что, дорогая, захворал твой питомец. Он холостой? Да?

— Холостой, батюшка, — ответила нянька.

— А есть у него близкие кто?

— Сестра есть замужняя — в Замоскворечье живет, а вот теперь Акуля у его на уме тоже, за ей гоняет.

В спальне послышался крик.

— Ага! — сказал Захарьин. — Хорошо. Его надо оживить, — сказал он доктору Голубеву. — Узнайте, где эта Акуля живет, и привезите ее сюда.

Больной сидел на постели и напуганно посмотрел на Захарьина, когда тот вошел.

Захарьин весело говорил:

— Да, любезный Иван Петрович, напугали вы нас. Квас баварский после бани мог наделать вам большого вреда.

В это время в спальню вошла нянька и с ней молоденькая девушка, Акуля, плохо одетая.

— Как ваше имя? — обрадованно спросил ее профессор.

— Акуля… — робко ответила девушка.

— А отчество как?

— Степановна.

— Акулина Степановна, — торжественно сказал профессор, — прошу вас, вот, видите ли, Иван Петрович имел несчастье захворать и мог умереть сегодня же ночью. Но наука, с помощью Господа, спасла его, так что вы пожаловали вовремя, и долг ваш — пробыть здесь час и давать ему вот это полосканье почаще, через каждые десять минут. А завтра с утра навестить его и помочь поухаживать за ним, помочь и врачу.