Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

— Ну, придет ночью — так я его и ахну!.. Пусть приходит! — разгорячился Василий Сергеич.

Замечательно: чай с малиновым вареньем! И никогда он не был так восхитителен, как у стога, среди июльского вечера моей прекрасной родины.

Наступил вечер.

Показался месяц. И таинственна была лесная пустыня.

Мы растянулись под стогом, но Василий Сергеич грозно заявил нам, чтобы мы и не думали спать: «Придет этот разбойник и всех нас сонных зарежет».

— Да, спать уже не придется, — согласился Караулов.

Только он это сказал, как собаки наши залаяли. Из леса вышел парень высокого роста, и с ним девушка. Оба они остановились и глядели на нас.

— Чего стал? — крикнул Герасим. — Подь сюда. Здесь православные, не бойсь.

Парень и девушка смело подошли к нам.

— Скажи, любезный, — сказал Павел Александрыч, — вот мы, охотники, заблудились, какое это место?

— «Лихое» зовется, — ответил парень, — а вы-то чьи?

— Буковские, — сказал Герасим.

— Буковских не знаю.

— Станцию Рязанцево — знаешь?

— Нет, не бывал. Я сам-то нездешний. Я в работниках, в Дубровицах был, от хозяина ушел, и вот она ушла. На Переяславь пробираемся, к попу. Под венец пойдем. Я в стогу-то здесь жил с неделю.

Он подошел к стогу и засунул руку в сено.

— Постой, — сказал Герасим, — мы нашли твою одежину.

Герасим пошел к костру и позвал парня. Тот, обрадованный, вернулся к нам и сказал:

— Благодарствуйте, ведь вот другие бы взяли деньги-то. Всю бы жизнь погубили. Только вот, господа, вчера, когда я здесь в стогу спал, так вот напугался. Сюда подходили какие-то — кто их знает. Тоже спали здесь, но я притулился. А они говорили: того поджечь надо, а того и убить. А всего их восемь… Ну, так я, как они ушли-то, и убег. Не пришли бы теперь.

— Я ухожу отсюда, — решительно сказал Василий Сергеевич, — а вам как угодно.

— Они тебя, Вася, дорогой-то и поймают, — с улыбкой заговорил Караулов.

— Нет, я не остаюсь: стрелять придется, потом дело, суд, а мне некогда.

— Правильно, — сказал парень, — они беглые, поднадзорные, что ни на есть разбойники.

— Ежели поднадзорные, — отозвался Герасим, — беда, уходить надо.

— И впрямь, пойдемте, — сказал парень, — от греха. Я знаю место здесь, под горой, — песочек у речки, елочки, очень привольно. Там пастушья закута есть, от дождя спрятаться можно.

Парень пошел впереди с Герасимом. В лесу была сенная дорожка, по которой ездили косари. Вдруг недалеко, впереди, из лесу показались какие-то люди и остановились.

Павел Александрович вдруг бросился вперед и закричал по-военному:

— Вот они! Держи! За мной!

Те бросились врассыпную, и слышно было, как они в темноте бежали по лесу.

Павел Александрович, обернувшись, выстрелил перед нами в воздух и крикнул:

— Пли!

Василий Сергеевич и Караулов тоже стреляли.

— Это, знать, не те, — сказал парень, — одежина крестьянская, а те бродяги городские.

Пастушья халупа оказалась просто навесом, покрытым соломой. Внизу лежало сено, на котором мы легли и скоро заснули.

Собаки поместились с нами…

Утром пастух гнал стадо, залаяли собаки, и мы проснулись.

Увидав нас, старик-пастух сказал:

— Эва, охотники, вот чего: сейчас понизу, в моховом болоте, что тетеревьев, кукуры [154] кукуры — возможно, местное название куропаток. !..

Потягиваясь, приятели говорили:

— Хорошо бы котелок заварить.

— Ну, прощай тады, все улетят в лес, — сказал старик.

— Идем, — решил Павел Александрыч.

И мы все пошли в лес, к моховому болоту.

— А парень-то не остался с нами, — прищурив глаз, сказал Караулов, — видел, как Павел Александрович на его невесту глаза пялил.

— Довольно, — возмутился Павел Александрович, — с утра эти пошлости начинаются.

— Спасибо старику, — говорили охотники, набивая ягдташи выводками глухарей и куропаток.

Когда мы вернулись в халупу, он спал у тепленки, и мальчишка-подпасок объяснил нам, как пройти в деревню Светлый Ключ.

В деревне наняли подводы до дому. Дорогой возчик говорил нам:

— Вот хорошо охотникам-то — ружья есть, а у нас тут место, Лихое зовется. Опять разбойники завелись. Вчера, ввечеру, пошли бабы с ребятами к Спасу на праздник, а их чуть дочиста не перебили, стреляли в их. Насилу убегли.

Павел Александрыч, ехавший со мной, упорно смотрел в сторону и молчал.

Стояла жара. С утра еще как-то, в тени больших елей моего сада в деревне, было прохладно, но ближе к полудню солнце стало печь нестерпимо. Ходили купаться. Вода теплая. Приятели ходили в русских рубашках с открытым воротом. В небе — ни облачка. Вороны сидят на сарае с открытым ртом.

Доктор Иван Иванович намочил свой картуз колодезной водой. Все ходили как сонные мухи. Одолевала лень. К обеду подали окрошку.

Доктор Иван Иваныч ни с того ни с сего сказал:

— Это почему это вам в такую жару в голову лезут такие штучки? — спросил Василий Сергеевич.

— А вот если такая жара будет продолжаться месяц или два, то в жизни произойдут многие изменения.

— Отчего это, скажи, пожалуйста, вот ты блондин, а на груди у тебя волосы какие длинные? — спросил композитор Юрий Сергеевич доктора. — Ясно, что ты происходишь от обезьяны, а говорил, что ты духовного звания…

— Ничего подобного, — ответил доктор Иван Иваныч, — человек отнюдь не происходит от обезьяны, но человек может быть поставлен в такие условия разной ерундой — климатическими изменениями или сумасбродными идеями того же человеческого общества, — что обрастешь шерстью. Да-с!

— Опять заврался, — сказал Павел Александрович.

— Нет, не заврался. Вот отчего у тебя всегда подняты брови высоко на лбу и глаза выпучены? Оттого, что деда твоего допрашивал Наполеон. Вот от того у тебя глаза всегда и выпучены.

— Скажи, Павел, Наполеон вправду допрашивал твоего деда? — заинтересовался Юрий Сергеевич.

— Да. Он был генерал. Его привели раненного к Наполеону. Под Бородином. Император сидит, а дед перед ним стоит. Наполеон его спрашивает, кто он, а дед мой его спрашивает тоже: «А вы француз?» Наполеон удивился и ответил: «Да, я француз». — «Нет, — сказал дед, — не может быть. Вы видите перед собой раненого генерала, — мне трудно стоять…» Наполеон встал и быстро подал ему свое кресло…

— Этот анекдот я где-то слышал, — меланхолически заметил Василий Сергеевич. — А вот у Ваньки глаза спокойные, белые, плавают, как в масле. Потому что — из духовного звания. Ему все равно. Хоронят себе его покойничков и хоронят. Вот тебе и приспособляемость организмов к условиям жизни.