Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Я смело вышел из кабинета и на пороге крикнул в дверь своей гостье по-итальянски:

— Порка Мадонна! [174] От ит. «Porca Madonna!» — здесь: «Черт возьми».

И прошел мимо директора.

Он удивленно посмотрел на меня и сказал приятелю:

— Это не он. Футурист какой-то пьяный.

«Спасен…» — подумал я.

Да самого утра мы ужинали с сопрано. Она меня укоряла в трусости. Да, не все женщины понимают… А все же директор спрашивал ее потом, не знает ли она «футуриста-итальянца» — «я фамилию его не помню, но брови у него очень черные…».

А я с той поры в таких случаях стал бороду подвешивать, синие очки надевать и цилиндр, которого терпеть не мог. Да и холодно голове зимой было. Что поделаешь… Зато на хорошем счету у директора.

И все же снова — случай. На этот раз — роковой. Через семь лет попался. Парикмахер театральный предал. Я-то сдуру бородку ему заказал, а он, негодяй, в счет-то ее директору и поставь. А тот, дотошный, меня и спроси:

— Какая это для вас бородка понадобилась…

Я растерялся.

— Бородка? Я никакой бородки не заказывал, — говорю.

Он только головой покачал — парикмахер про меня ему сказал:

— Он двойную жизнь ведет. По ночам гримируется и за артистками шьет. У Лентовского в «Альказаре» [175] «Альказар» — летний театр-варьете М. В. Лентовского в Петровском парке в Москве (1890-е гг.). кутит.

Вот опять пришлось в провинцию уехать.

— А с артисткой этой — сопрано — вы, значит, расстались? — спросил я.

— Расстался! Она замуж за этого директора вышла.

Вот так случай!

— Да… приходится сознаться — в жизни все случай и все — по случаю…

Декабрь уже, зима, морозы. Снежный наст. Ходить можно только в валенках. Звездные декабрьские ночи. Воздух прозрачный.

Любил я ездить декабрьскими ночами. Теплый полушубок, меховая шапка. Еще надо шарфом закутаться да поверх надеть армяк.

Едем в розвальнях за двенадцать верст в гости к лесничему. Едем по лесу, а с еловых веток снег сыплется. Проезжаем место, где ходили летом. Переехали реку. Большой сосновый лес. В лунном свете искрится снег. Таинственен и даже страшен лес в своей тишине.

— А ты знаешь ли, Яшка, дорогу-то? — спросил Василий Сергеевич возчика.

— Знаю, — отвечает Яшка, — только надо бы брать от реки-то поправее, а Феоктист влево взял.

— Ну вот опять напутаете. «Правей, левей». Черт вас возьми.

— Стой, Феоктист! — кричит Василий Сергеевич.

Феоктист остановился.

— Ты чего от реки-то влево взял?

— А что? — кричит Феоктист.

— А то, что дороги не знаешь.

— А кто ее знает, дорогу-то занесло.

— Занесло!.. черти путаные! — надрывается Василий Сергеевич.

— Вернемся лучше… — робко предлагает Коля Курин, — а то замерзнем, у меня ноги застыли… и шапка стала примерзать ко лбу.

— Что стали? — закричал с первой подводы Павел Александрович.

Подошел Феоктист.

— А кто говорит «влево взял»?

— Яшка говорит.

— Ты чего еще, молоко на губах не обсохло, а еще учишь. Казенником надо. Межевую проедем и спускаться будем опять к реке, где дорога. Дорога-то не езжена. Зимой-то не ездят туда.

И Феоктист, опять сев на первую подводу, крикнул:

— Трогай, грех неровный…

— До чего есть хочется!.. — вздохнул сидевший сзади меня Юрий Сергеевич.

— Подождем, — сказал Василий Сергеевич, — это ты выдумал к леснику-то ехать. Вот заблудимся еще, замерзнешь, тогда узнаешь…

— Вот и межевая, — закричал Феоктист.

Четко выделялся освещенный луной столб, на котором чернел орел.

Быстро скользили розвальни, раскатываясь под гору от края леса.

— Что-то долго едем, — сказал Василий Сергеевич.

— Вот Большая Медведица-то, — заметил Коля, — кверх ногами стоит.

— Это совсем не Медведица, — сказал Юрий.

— А что же?

— Колька-то, астроном! Все знает… Это созвездие Близнецов.

— Эвона видать, — закричал впереди Феоктист, — огонек.

Переехав реку по мосту, мы подъехали к дому лесничего.

Во дворе собаки лаяли непутем. Огня в доме не было.

Мы вылезли из розвален и постучали в калитку. Но никто не отвечал.

— Чего это? — удивлялся возчик Феоктист. — Знать, дома, что ли, нет? Огонек-то светил в окне.

Опять стучали в калитку и ворота. Никого. Собаки неистовствовали.

Вдруг внутри двора резкий голос крикнул:

— Чего надоть? Эк безобразно стучите! Чего вам?

— Елычев дома? — крикнул зычно Василий Сергеевич.

— Елычев боле не находится в должности.

— Откройте, мы охотники здешние, надо погреться.

— Ночь, есеныт, какая охота. Место казенное, пускать не велено. Кто вас знает! — отвечал голос со двора.

— Ишь, уперся, — кричал Феоктист, — я старовский, свои люди. Ишь, дурака ломает — кто я, подумаешь…

Сердитый человек подошел к воротам и, сопя, отодвинул засов. Ворота отворились.

Возчики провели лошадей в ворота. В доме зажглась лампочка; мы вошли вовнутрь.

Перед нами, хмуро оглядывая нас, стоял небольшого роста сторож.

— Мы ведь не разбойники, дорогой, — сказал Коля Курин. — Хорошо бы самовар поставить.

— Елычев уехал, все увез, а я-то тут — покуда новый лесничий приедет. Ежели в котелке, воду согреть можно, — сказал сторож. — Тоже вот это самое, в прошлый вторник к Елычеву также днем пришли охотники, да его за ноги да за руки связали, да револьвертом по голове. Молчи, говорят, а то убьем. Ну, это самое, конечно, деньги взяли. Казенные деньги. Охотники — говорили, а оно вона что вышло. Елычев-то опосля говорил:

— Я боле здесь не останусь. Их четверо было. Ну, в Переславе и пымали их. Парнишки молодые, с завода, вот ведь что.

— Пускай-ка теперь придут, — расхрабрился Василий Сергеевич, — мы им покажем.

— С меня чего возьмешь? — сказал сторож. — Шиш с маслом.

Раскладывая из корзинки на стол закуски, ставя бутылки, Павел Александрович спросил у сторожа рюмки или чашки.

— Нет ничего, — сказал сторож. — Вот постой, сейчас мисочку достану, да кружка есть.

В единственный нашедшийся у нас стакан Павел Александрович наливал каждому водки. Пили по очереди. А сторожу налил в кружку.

Сторож, выпив и вытирая рот рукой, сказал:

— Опасно, лес… Я думаю — отпереть ворота, а вдруг опять это самое. У меня семитки нет денег-то, а уж беспременно бить будут: «Давай деньги!» А вот вы приехали, я думаю, батюшки, опять разбойники. Перед вами-то тут тоже поглядывал какой-то. Морда такая бабья, противная. А тут вы, значит, стучать начали.

Приятель Вася тотчас же зарядил ружье и крикнул:

— Только вот пускай он в окно посмотрит, как я его по морде картечью умою.

— Постой, — сказал Юрий Сергеевич, — когда вы стучали в ворота, это я смотрел в окно…

— И я смотрел, — сказал Павел Александрович.

— То-то и дело, что здесь дорога в лес, эти самые-то лезут, — невпопад сказал сторож.