Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

— Скажут: Утюгову-то пить запретили… скажут: вот до чего допился, какая-то девчонка и запретила…

— Верно, верно, — подтвердил его превосходительство.

Федор Петрович в недоумении переводил глаза с одного на другого.

— Отчего же не бросить пить? Можно, — сказал Еропкин. — Но надо постепенно. Нельзя же бросить пить в самый Новый год. Это просто огорченье и себе, и друзьям. Это тень бросает, согласитесь, дорогой Федор Петрович. Мало ли что могут подумать…

— Зря это вы, Федор Петрович, — уже вовсе огорченно сказал начальник Сафронов. — Вот вы принесли мне эту бутылку коньяку, — показал он на стол. — А сами пить бросили, хорошим таким сделались. А мы пить должны! Согласитесь, Федор Петрович, никакое учреждение допустить не может, уже не говоря о дружбе. Да-с. В Новый год рюмки не выпить!

Федор Петрович побледнел, осклабился и, налив себе в стакан коньяку, сказал:

— Голова!.. Кудесник!.. Убедил!.. С Новым годом, ваше превосходительство!..

Москва. Визитеры. Поздравляют: «С Новым годом, с новым счастьем».

Василий Сергеевич, когда к нему пришел его приятель, актер Ракшеев, и сказал обычное: «С Новым годом, с новым счастьем», спросил:

— А какое это такое новое счастье? Как попугаи заладили одно и то же — новое счастье! Ведь это глупо! Скажи, что это за счастье такое? И потом, почему оно каждый год все новое? В чем дело?

— То есть как — в чем дело? Не понимаю…

— Вот ведь говоришь, а сам не понимаешь. Ну что такое новое счастье?

— Ну, это так говорится, так, вообще. Счастье разное, их много, разных счастий…

— А я, скажем, счастье для своей жены?

— А черт тебя знает. Скорее — нет.

— Нет, ты позволь, позволь… Вот ты и моей Ольге сказал: «С новым счастьем». Это что ж такое? Как я понимать должен? Выходит так, что я-то ее старое счастье, а ты ей новое желаешь. Значит — любовника?

— Постой, Вася, это же глупо.

— Как — глупо? А вот желать порядочной женщине нового счастья действительно глупо. Конечно, не все обращают внимание, а настоящий муж может и скандал устроить! Особенно — актеру.

— Да ты что? Взбесился? Почему же актеру?

— А как же? Вы привыкли любовников играть! Первый любовник! Второй любовник! Тридцать пятый любовник! Только головы женщинам кружите, черт бы вас всех подрал!..

— Что ты, Вася, совсем одурел для Нового года!

— Одурел? Нет-с, не одурел. Вы-то все одурели. Да будь я губернатор какой-нибудь, я бы вашего брата спросил: «Вы любовник? Да? А в каторжные работы хотите?» Тогда бы вы не очень глаза закатывали. Да-с!..

— Ну, брат Вася, ты заврался. Тогда бы вся жизнь кончилась.

К вечеру, в Новый год, Василий Сергеевич пришел ко мне. У меня были приятели — доктор Иван Иванович, адвокат Петров, Коля Курин и рыболов Василий Княжев.

В прихожей верный слуга мой Ленька, снимая шубу с Василия Сергеевича, сказал:

— С Новым годом, с новым счастьем.

Василий Сергеевич мрачно посмотрел на него и сказал:

— Пошел бы, братец, к чертям!..

Мы сидели за столом и ели кулебяку.

— Черт знает что! — сказал, входя, Вася. — Целый день сегодня покою не дают: «С новым счастьем!» И ни один урод не может объяснить, что это за новое счастье!

— Что же тут мудреного, — сказал я. — Вот видишь — мне сегодня Сафронов принес. Попробуй-ка, какая замечательная. Это счастье. А Александра Михайловна папирос любимых мне прислала. Внимание друзей — счастье. Ты пришел — счастье. Только ты, Вася, что-то сердит очень, я вижу.

— Конечно же! Ведь вы не дипломат! А я вам скажу, когда вашей жене говорят: «С новым счастьем», это значит — ей желают любовника. Да-с. И не иначе!

— Это есть отчасти, — сказал рыболов Василий Княжев и, шипя, засмеялся.

— Ну, Василий Сергеевич, — сказал доктор Иван Иваныч, — сегодня что-то в дуровом настроении, какую ерунду несет.

— Нет, не ерунду! Вот, Колька, скажи, когда тебе говорят: «С новым счастьем», ты что думаешь о счастье? Что молчишь-то?

— Да ведь, конечно, — сказал Коля Курин, — когда это и говорят, женщину видишь, новую какую-нибудь, хорошенькую такую, веселую, без разных историй и сцен…

— А когда жене вашей говорят, — ответил Вася, — она что видит?

Княжев опять, шипя, засмеялся.

— Да ты отопоумел, Вася! — удивился доктор Иван Иваныч. — Разве моей жене, Авдотье Михайловне, может прийти в голову, что ей любовника на Новый год сулят? Опомнись, право…

— М-да. Авдотье твоей, Михайловне, любовничка найти довольно-таки трудновато. Это верно, — сказал Вася.

— Это еще что? — обиделся Иван Иваныч. — Да ты в своем уме? Конечно, она полновата, но и полная женщина может нравиться. У ней коса-то какая!.. С косы-то и началось. Я на ней и женился.

— Ну какая там коса! Огрызок.

Иван Иваныч гневно посмотрел на Васю, налил рюмку водки, выпил и внушительно сказал:

— Так вот что! Когда я был земским врачом в Вологде, там один гласный из городской думы, человек весьма солидный, так к моей жене лез! Цветы, конфеты посылал. Она, конечно, женщина твердая, не уступит и себя запачкать не позволит…

— Ну полно врать. Кому нужна этакая толстуха. Бегемот!

Доктор Иван Иваныч, услыхав такую реплику о своей жене, побледнел и, не помня себя, возопил:

— Да что он, в Новый год белены, что ли, объелся! Новое счастье — это у него любовники! Все основы жизни разрушает. Если бы это так было, то пол-Москвы бы сегодня с разбитыми харями ходило. И тебе морду бы за это починили!.. Разве можно про женщину сказать — бегемот? Совсем взбесился!..

— Чего серчать, — примирительно сказал Василий Княжев. — Конечно, Авдотья Михайловна несколько полна. Ну где же ей до бегемота! Этаких женщин не бывает.

— И правда, что за охота спорить, — сказал и адвокат Петров. — У всякого свой вкус. Кому какая нравится. Вот гласный в Вологде волочился за Авдотьей Михайловной. Понравилась. Не добился? Может быть, дурак был. А может, и не нравился. Кто знает.

— Это еще что! — вспылил Иван Иваныч. — «Не понравился!» А может быть, и понравился? Но женщина крепка. Вот что. Говорить — говорите, но дело надо говорить! А у вас в голове — чепуха одна!..

Утро. Еще приятели мои спят. Поздно легли. Спорили. Мой слуга Ленька затопил камин и сказал мне, что снегу за ночь навалило столько, что пройти в деревню невозможно. По пояс проваливаешься. На лыжах тоже трудно. Лыжи тонут.

Одевшись, я вышел на крыльцо. Белым-бело. Все в инее: березы, сад, даже сарай побелел. Тишина. Ворона села на крышу сарая и заорала во все горло.

Так пахнет снегом, зимой, деревней. В душу входит мир и покой.

Русская зима. Россия…

Вижу, от ворот идет Дарья, несет две крынки сливок. Подходит к крыльцу, говорит, смеясь:

— Насилу пришла. Ишь за валенки набилось снегу. Сливки-то хороши. Мерзлые.