Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

— Пойдем-ка лучше в кафе кофе пить.

Пошли.

В большом кафе петербургский чиновник сказал нам:

— Русские натуры очень сложны. Душа, знаете, такая, глубины необыкновенной. Я по себе знаю. Сложно у нас там где-то. Вот что со мной случилось. Командирован я был на выставку 1900 года в Париж. А со мной и помощник мой. Приехали в Париж, завтракать пошли к Паяру, деньги были тогда. Ну, подают нам омара по-американски. А помощник мой и говорит: «Ну что омар! У нас стерлядь лучше». Утку подали. А он: «А у нас лучше, что ж, груздей нет? Какая же утка без груздей! Шампиньоны — ерунда. У нас они у сараев растут — поганками считаются». Десерт — земляника со сливками. «Невидаль какая!» Шампанское Клико — неплохо. «Только оно у нас как-то веселее пьется». — «Вот, — думаю, — какого мне помощника навязали — жить не дает». — «Такого здесь в Париже и ресторана нет, как у нас Кюба [186] Кюба — здесь и далее, ресторатор в Петербурге. , на Морской». Что ж это такое, подумайте!

Вернулись в Петербург, встречаю его у Кюба. За завтраком подали разварную стерлядь. Он позвал самого Кюба и говорит ему:

— Это что же такое — стерлядь! Надоела! А вот омара по-американски у вас нет?

Подали утку с груздями, а он опять:

— Грузди не ем — надоели. Шампиньонов-то нет, что ли?

Вот до чего он меня довел — видеть его не мог! Грешен: добился-таки я — перевели его в другой департамент. Так что бы вы думали — он меня по службе перегнал!.. Я-то действительным статским остался, а он тайным советником умер. Каково?..

В деревенском моем доме, в углу, у старинной иконы Спаса Нерукотворного, горит лампада.

Рядом — большое окно. За тюлевой занавеской — синяя ночь, темными силуэтами выделяются высокие ели. На небесах блестят звезды, и месяц ясный освещает лес, покрытый, как узорами, снегом. Глушь, тишина и мороз.

Снаружи у окна градусник замерз.

Мой слуга Ленька, — он все делал несколько мимо, по случаю того, что ему нравилось встречать праздник в Москве, а тут, в деревне, не очень, — полил градусник горячей водой. Градусник лопнул, за что Василий Сергеевич назвал его лопоухим чертом и лошадью.

Приятели мои на реке, пробив лед ломом, ставили поставушки с насаженными на крючок кусочками рыбы и наловили кучу больших черных налимов, которые тут же, когда их вытаскивали из воды, замерзали, как камни.

Когда вернулись домой с реки, у всех приятелей моих уши были белые.

— Скорей! — кричали им Герасим, Феоктист и тетушка Афросинья. — Скорей наружу. Снегом, снегом…

И усердно снегом терли им уши.

— А то открошутся, без ухов останетесь…

Приятели выли. Особенно жалостно повизгивал Коля Курин, потому что он был столбовой дворянин и нежнее других.

В моем доме — праздник: лампадки, чистота, теплынь.

Хотя уши и здорово щиплет, приятели греются у печки, а в печке окорок запекается в тесте, поросенок и гусь.

А в большой комнате на столе доктор Иван Иванович приготовляет наливку. Кладет в спирт сухую малину, чернику, землянику, весеннюю мяту, жженый сахар. Наливки две четвертные бутыли — всех надо угощать, кто придет. В четверть вставлены воронки.

Постоянно переливая и процеживая, Иван Иванович добивается прозрачности. Процедит, попробует и говорит:

— Еще мутна.

— Смотрите, а Ванька-то пьян, — говорит, смеясь, приятель Василий Сергеевич. — Напробовался…

— Ничего не пьян, — отвечает доктор Иван Иванович. — Конечно, я натощак… Я ведь до звезды-то не ем, так несколько, конечно, действует. А ты сделай-ка, приготовь полведра-то. Надо аромат найти. Того, другого прибавить. Тебе бы только зубы скалить, а я с утра с ней, с наливкой, мучаюсь…

На стол кладут большую скатерть.

Графины с настойками ставят посередине. Горячий окорок. Гусь с капустой. Поросенок с кашей. Из кухни — запах налимьей ухи с молоками.

Ждем гостей — лесничего, объездчика, охотника Казакова, возчика Патронова, рыбака Константина, Павла, которому отстрелили палец. Все настоящие люди, душевные и благородные.

Сам Павел Александрович взялся за приготовление матлота [187] матлот — кушанье в виде кусочков речной рыбы в соусе из красного вина и разных приправ. из налимов. Приходит и говорит:

— Вот какая история — мерзлых налимов положили в воду, а один ожил, плавает как ни в чем не бывало. Я его не варю, потому свинство — в такой-то день. Пускай живет…

Павел Александрович идет с ведром к реке, пускает налима в прорубь и говорит:

— Живи себе.

Но с Колей Куриным опять неприятности. Во-первых, ухо распухло, а потом — насморк. Чихает. Доктор Иван Иванович говорит:

— Возьмите в верхнем ящике тюбик ментола, подавите в нос и потом потяните этот крем — он как клей.

Коля послушно исполнил совет и вдруг стал отплевываться:

— Какая гадость!

— Ты что же это делаешь? — спросил Василий Сергеевич, взглянув на тюбик, — ведь это синдетикон… [188] синдетикон — жидкий клей для склеивания бумаги и картона.

— Ну вот то-то, что скверно. Ведь это мне Ленька дал. Клей это.

— Что же это у вас делается, Константин Алексеевич? — возмутился доктор Иван Иванович. — Надо теперь теплой водой нос промывать. Подите к умывальнику и втягивайте в нос воду — клей разойдется. Выплевывайте только, не глотайте.

— Какая все ерунда выходит! — досадливо поморщился Павел Александрович. — И под такой праздник!

Пришли гости, все в обновках, чистые суконные поддевки, сапоги начищены. Головы припомажены. Все говорят:

— Ну и мороз. На Рождество всегда морозы. А там и крещенские.

Хорошие гости всегда начинают разговор с погоды.

— В этакие-то морозы, ежели выпивши, опасно бывает в дороге — замерзнуть можно.

— Да ведь это кому как, — сказал охотник Казаков. — Вот у меня знакомый камчадал был, так ему наши морозы нипочем. Ему жарко. На нем кожа с вершок толщиной, рожа красная, жирный, чисто кубарь. У них, на Камчатке, мороз боле ста градусов. Нате-ка.

— А зачем приезжал-то он с Камчатки? — спросили гости.

— В карты учиться приезжал — играть в трынку, в стуколку [189] трынка, стуколка — карточные игры. , в свои козыри, в дурака. Потому на Камчатке ночь длинная, камчадалы от тоски воют, — ну и послан он был за этим самым, чтобы камчадалов обучить в карты играть. Губернатор так распорядился.

— Ко мне вот тоже, — сказал лесничий, — зимой, в волчью охоту, чиновник приезжал из Питера. Так вот чудно: любитель сосулек был. Вот что в мороз у крыш, у колодца. Наберет этих сосулек, макает в коньяк и сосет… «Верное средство, — говорит, — от тоски и женских измен. Сосулька состоит из воды, из снега талого, а снег-то с небес идет. Насосешься, — говорит, — так все горе как рукой снимает».