Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Доктор Иван Иванович умывается в коридоре у умывальника и покрикивает:

— Ух ты, вода холодна… Так и щиплет.

Самовар на столе поет. Деревенские ржаные лепешки, оладьи, просфоры большие из Ростова, за здравие и упокой. Все так просто и ясно. Лица у приятелей такие красные, спокойные. Все собрались к чаю в моей деревенской мастерской. Пьют чай молча, едят оладьи и смотрят на камин, где трещит хворост.

Ленька наливает чай и медленно говорит:

— Вот Дарья сказывала — вчера в ночь, в самую метель, ехал Горохов со станции лесом. Вот, говорит, разбойники по лесу шли и орали песни. Горохов напугался и стал за елку. Прошли поодаль, не видали, а то бы наверняка зарезали его. Вона, Герасим идет, — сказал Ленька, посмотрев в окно.

Герасим шел на лыжах. В руках тащил двух застреленных зайцев.

— Ну, чего еще! — сказал Герасим, раздеваясь в передней. — Вот у камина погреюсь. Сто раз падал. Обындевел весь. Внутри-то вроде ледышка засела — иззяб…

— Ну вот, пей чай скорей, Герасим.

— Коньяку ему, — вскинулся Юрий Сергеевич.

И, наливая коньяку Герасиму, выпил и сам.

— А ты что ж пьешь с утра? — спросил Василий Сергеевич.

— Что-то лихорадит, — ответил мрачно Юрий Сергеевич.

— Охоты никакой? — спросил охотник Караулов.

— Какая охота. Нешто пройдешь куда. Замело все дороги, все пути — негде к милому пройти. Правильно песню поют.

— А вот Горохов, — сказал Василий Сергеевич, — вчера, ночью, в метель самую, в лесу разбойников видел…

— Ерунда, — сказал я, — какие разбойники. Тут их и нет, просто пьяные шли.

— Ведь это так говорят, — разбойники в лесу завсегда, — сказал Герасим. — Пустое. Где же им в лесу прожить в такую пору! Да и что взять? Разбойники в городах или по тюрьмам прячутся до весны. Допрежь были здесь разбойники. Жили они под кручей, у заводины, что у мельницы Поповки. Там у них в земле и дом был. Давно еще, когда машины не было. Пастушонок, подпасок, подглядел, как они женщину голую закапывали у свово жилища… Ну и рассказал. Их ночью и окружили солдаты. Они отбивались — их всех и кончили. А атамана взяли живым. А атаман-то — не атаман, а девка была, одета парнем. Волосы стрижены в скобку. Красавица. Так начальник ее себе в полюбовницы взял… А Горохов-то видал ночью не разбойников, а парней молодых и девок. Они в полночь из деревни шли туда, в Поповку, в дом-то разбойничий, — гадать. Женщина-то, которая зарыта была там разбойниками, из земли шепчет — что кому. Гадать ходят туда, значит, под Крещенье. Ну, парни, девки станут на горе, а вниз-то туда ходят поодиночке. Ну, и слухают, что нашепчет…

— Верно, — сказал Феоктист. — Моя Афросинья, когда сватался я, тоже туда ходила слушать. Куда там — зрящее дело, мало ль, что скажет. Да и врут — сами выдумывают.

— А знаете что, пойдемте-ка, послушаем сами, — предложил доктор Иван Иванович.

Все приятели собрались идти. В деревне достали лыжи, захватили длинную веревку. Была светлая лунная ночь.

Впереди шел Герасим. Мы медленно брели за ним по снежной пустыне, опираясь на шесты. Шли лесом и подошли к Поповке, к самому обрыву, который спускался к реке. Но спуститься под обрыв, где было когда-то гнездо разбойников, не было возможности.

Решили привязать веревку к сосне и по веревке спускаться вниз.

— Ну, Вася, иди, — сказал Караулов.

— Благодарю вас, — ответил Вася. — Пускай доктор идет. Он выдумал, пусть первый и лезет.

— Что ж, дай-ка мне, Герасим, рукавицы, а то еще руки об веревку обрежешь.

Взявшись за веревку, Иван Иванович тихонько спускался вниз. Потом быстро покатился под гору и закричал:

— Ух ты, черт!

И пропал внизу за частыми высокими елями.

Была тишина. Мы ждали долго.

— Ванька, — крикнул Василий Сергеевич.

Иван Иванович молчал.

— Что же он молчит? — удивились мы. — Не провалился ли в снег?

— Чудно, — сказал Герасим.

— Полезай-ка, Вася, — сказал я.

— Благодарю вас, попробуйте сами.

— Постой, — сказал Герасим.

— Дайте-ка ваши рукавицы, — обратился он ко мне. — Надо поглядеть, не убился ли.

И Герасим, взяв у корня сосны веревку, медленно стал опускаться в овраг.

Опять тишина, молчание.

— Герасим! — крикнул Василий Сергеевич.

Никакого ответа.

Мы глядели друг на друга, не понимая, в чем дело. Смотрели вниз, где пропали Герасим и доктор.

Вдруг видим — внизу зажглась спичка.

— Видите, они там закуривают и молчат, — негодовал Василий Сергеевич. — В чем же дело?..

И Василий Сергеевич опять крикнул:

— Что вы, онемели, что ли? Вылезайте!

— Ты чего орешь-то, леший! Помолчи! — послышался снизу голос доктора. — Все испортил. Только стала шептать — и замолчала…

Мы все сели в снег на краю обрыва.

Снег был мягкий, и таинственно освещала луна соседний лес под обрывом. Веревка натянулась, и слышно было, как кто-то лез кверху.

И вдруг веревка у сосны развязалась, и Иван Иванович благим матом заорал:

— Держи!

Веревка исчезла внизу…

— Что делается… — захохотал Караулов.

Слышно было, как Иван Иванович ругался.

— Пойдем понизу, — говорил внизу Герасим.

— Пойдемте и мы, — предложил Юрий Сергеевич.

Когда мы вернулись домой, то увидели, что Герасим и Иван Иванович сидели раздетые у камина и грелись.

— Ну что, — спросили мы, — слышали, как шептала?

— Вы же не давали слушать. Орете зря. Что она стала шептать — я слышал, а вот что — не понял. Слышал — «предаешься»… а чему предаешься — неизвестно, — вздохнул доктор.

— Ну конечно, пьянству, — сказал Василий Сергеевич.

— Она этого не сказала, ты не выдумывай.

— Ну что, наслушались, — спросила, входя, тетушка Афросинья, — на Кусковке-то, в разбойном гнезде? Надо туда одному ходить, а то не услышишь. Я-то одна в полночь ходила под самое Крещенье. Так явственно слышала: «За козла замуж выйдешь…» Ух, напужалась я. Вся тряслась — домой шла. Вот и вышла за него замуж, — показала она на Феоктиста, — хорошо жили и посейчас живем хорошо. И что же — неча греха таить: маленько на козла-то он смахивает…

Феоктист, опустив голову, тряся бородой, смеялся.

И, посмотрев на него, мы вдруг увидели, что он действительно на козла похож.

Все меньше и меньше остается нас, москвичей, которые помнят праздник Московского университета. Я всегда был рад и счастлив, встречая в Москве Татьянин день, праздник учащейся юности. Когда я проходил или проезжал мимо Московского университета, я испытывал особое чувство веры в жизнь и восхищенно смотрел на большой газон во дворе университета, на котором стоял пьедестал с бюстом Ломоносова, основателя университета, по желанию императрицы Екатерины II.

Я помню домовую церковь при университете и старые часы в одной из зал, на которых было написано «искупуйте время» [193] «искупуйте время» — «Искупуйте (т. е. берегите. — Сост. ) время, яко дние лукави суть» (из «Приветствия поклонникам Святого Гроба после приобщения Святых Тайн». Иерусалим. 28 февраля 1870 г.). Так пишет составитель «Приветствия» о. Антонин о тех быстротекущих днях и неделях, которые отпущены паломникам на Святой Земле. .