Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Как это было давно, там, у нас в России!.. Мясопуст. Мяса не ели. Блины. Везде блины.

Все рынки, Охотный ряд в Москве, завалены снетками, икрой в бочках. Рыба навалена — осетрина, семга, севрюга, белуга, навага. В Петербурге — корюшка, сиги копченые, копчушки разные, селедка, тарань, миноги, белорыбицы, балыки, судаки. Рыба живая.

Масло бочками, сметана в больших глиняных горшках.

Везде блины.

Из трактиров чад идет. С утра и до вечера пекут блины, пахнет горячим тестом.

Ну и хороши были блины в Москве! С зернистой икрой.

А при блинах уж обязательно настойки. Да какие. Всех и не перечтешь.

И Шаляпин пел в опере «Вражья сила»: «Широкая Масленица». Перед Великим постом — последняя неделя.

Мясопуст. Веселая Масленица. Катанье на Масленице. Вечером — ряженые. Надевали страшные маски, ездили в гости друг к другу. И было весело.

А в последние три дня — широкая-то Масленица, как говорили, — шел дым коромыслом.

А в воздухе отрадно пахло весной. Розовели дали лесов, дни становились длиннее.

В садах, у заборов, таяли снега, и в проталинах весело блестели на солнце лужи.

Какая радость входила в душу! Как свежи и ласковы были лица встречных женщин!

В розвальнях мы, охотники, едем от станции ранним утром ко мне в деревню.

Уже на кустах мелколесья набухли почки. Оттепель.

На грязной дороге — лужи. За полями — голубые леса. И деревня как-то ожила. У изб куры кудахчут. Впереди возчик остановился, и Василий Сергеевич кричит:

— Заедем к леснику.

Заворачиваем. Возчики медленно спускаются к реке.

По ту сторону ровной стеной высится сосновый бор, освещенный утренним солнцем.

У крыльца лесника Елычева собаки с лаем бросились на нас и, узнав, завиляли хвостами.

Лесник Елычев в новой поддевке, нарядный, припомаженный. Сестра его, Ольга, коса ее перевита голубой и алой лентой, — радостно встречает гостей.

— Сейчас блинков, — говорит жена Елычева.

На столе в миске — щучья икра; свежий лук, караси в сметане.

Хорошо в доме у лесника!

В окна виден лес. На стене часы с кукушкой. В доме тепло. Самовар блестит на столе. Чайник, чашки с цветочками.

И все как-то — и дом лесника, и он сам — похоже на какую-то русскую игрушку.

Приятели все разделись и сели за стол.

— Глухари постукивают и зачали токовать, но мало. Но снегу много, и колдобины — в яму угодишь, подход труден, — сказал лесник.

— Щучья-то икра с зеленым луком — это понять надо, — радовался Павел Александрович. — Гречневые блины — настоящие.

— А щучья-то икра получше нашей зернистой будет, — сказал доктор Иван Иванович, накладывая икру ложкой на блин.

— А ведь это верно, — согласился Павел Александрович.

Вообще, приятелям казалось все лучше в деревенской обстановке.

Говорили: и сметана лучше, и икры такой никогда не ели, и настойки такой не пили. Травяная, анисовая.

— Это все оттого, и аппетит, и все нравится, что кислоту хватили от леса. Окисляется организм, — сказал Иван Иванович.

— То есть как это, окисляется организм? — спросил Василий Сергеевич. — Вот Николай сидит, молчит, так похоже, что прокис. А я не чувствую никакой кислоты.

— Ничего я не прокис, — хмуро отвечает Коля. — Эти блины кого хочешь доедят. Закрою глаза, так везде все блины кажутся. Я больше видеть их не могу.

Садясь в розвальни у крыльца, прощались с лесником, звали в гости.

Дорогой, сидя рядом со мной, Коля Курин все говорил:

— Господи, Господи…

— Что ты? — спросил я его. — Нездоров, что ли?

— Нет, ничего, — ответил Коля, — только как приедем к тебе, опять блины…

И действительно. Подъехали к дому, встречают Феоктист, тетенька Афросинья, Ленька и двоюродная сестрица моя. Обрадовались.

— Ну вот, прямо к блинам.

И Юрий Сергеевич все молчит, только мигает.

Не успели мы раздеться, как из кухни уже Ленька несет целую стопку горячих блинов. Первые — со снетками, вторые — с груздями.

— Знаете что, — сказал мне тихо Василий Сергеевич, — смотрите, Константин Алексеевич, все это кончится плохо… У Юрия глаз уж куда-то в сторону ушел, и у Ваньки, у доктора — тоже.

— Да, — согласился я, — это верно… Ну как же быть? Не станем есть — обидятся — сестра и Афросинья, да ведь как обидятся! На целый год. От блинов отказаться!..

Нарочно Леньку отсылали под разными предлогами — то за холодной водой к колодцу, то в беседку смотреть градусник — а блины прятали в шкаф.

Ни сестрица, ни тетенька Афросинья ничего не заметили и были рады, что гости так усердно едят.

К вечеру все повеселее стали и разговорчивее.

Рано легли спать.

Утром пришел Герасим Дементьевич. Все пошли на охоту в лес к Никольскому, где вылетают черныши. Но никаких чернышей не видали. Еще не вылетали. Видели — пролетел один вдали, но трудно идти, проваливаешься в талые ямы.

Вернулись домой.

— Ну что это… — встретила нас тетенька Афросинья, качая головой. — Что же блины-то спрятали на сегодня? Скупость какая! Нешто б я не напекла? Вот, пожалуйте, сейчас напеку с пылу-жару, самые горячие. А Казаков вам настойку прислал.

— Господи, помилуй… — тихо сказал Коля.

— Начинается… — вздохнул Юрий Сергеевич.

В Москве, после шумной и веселой Масленицы, блинов, катаний на тройках, ряженых, — сразу все изменилось.

Первый день Великого поста. Чистый понедельник. Лица у всех серьезные. Один колокол в церквах звонит однообразно и уныло. Старушки в платках идут в церковь. Гимназисты — в гимназию.

Притихла Москва.

Только у артистов по-другому. У них — праздник. На Масленице — театры полны, спектакли и утром и вечером. Лишь теперь можно вздохнуть. Всюду — капустники.

Артисты Бакшеев, Климов и другие устраивали капустник у моего приятеля, архитектора Васи Кузнецова. Его очень любили все артисты за твердый и общительный нрав.

За повара был Миша Климов. Он с утра возился в рубашке у плиты, приготовляя всякие необыкновенные яства — все постные.

На завтрак приходили гости — друзья артистов.

На загроможденном закусками столе стояли графины с разноцветными настойками. Была даже чесноковая пейсаховка, которую когда кто выпивал, то долго не мог перевести дух и, выпуча глаза, говорил:

— Н-невозможно…

Один только Юрий Сахновский презрительно пожимал плечами — «вы ничего не понимаете…» — и пододвигал бутылку к себе.

Жареный осетр на вертеле, разварной судак с капорцами и оливами. Расстегаи с бульоном из курицы, который называли ухой…

Актеры любили поесть и выпить.

Миша Климов торжествовал:

— Все постное, все законное…

Я в деревне встретил Чистый понедельник. Хорошо. У больших берез показались проталины, желтая трава. Оттепель. С крыши дома и сараев капает.