Александр Кулешов - Белый ветер

Левашов сделал из этих бесед для себя один вывод: чтобы возражать командиру роты, а тем более побеждать в споре, надо самому во многом разбираться.

Он тщательнее готовился, продумывал свою аргументацию, десять раз перепроверял то, что недостаточно знал. И подчас убеждался, что зря собирается спорить.

Вот и в день совещания актива он сходил в парк, прикинул объем работ, сделал расчет и убедился, что людей там хватит с лихвой. Проверил еще раз. В глубине души он даже почувствовал странное удовлетворение, когда убедился в том, что капитан не отпустит активистов — время шло, никто не являлся. «Ну что ж, — думал он не без злорадства, — посмотрим, что вы теперь скажете, товарищ командир роты, когда я припру вас к стене неотразимыми доводами». Припирать не пришлось. Кузнецов сразу признал его правоту, а извинился так легко и искренне, что у Левашова не осталось никакого осадка на душе. Наоборот, прибавилось уверенности. Ему вдруг стала ясна, казалось бы, и без того очевидная истина: если ты прав и можешь доказать свою правоту — смело вступай в спор с любым самым грозным начальником. Истина, к сожалению, не всегда и не для всех очевидная.

Левашов дал себе слово, что в дальнейшем, даже в мелочах, он будет сто раз проверять любое свое соображение, прежде чем доказывать его неоспоримость.

Потому, начав разговор о Рудакове, он отнюдь не чувствовал полной уверенности.

— Товарищ капитан, я подумал насчет Рудакова. Следует обсудить его поступок на комсомольском собрании.

— И этим ограничиться?

— И этим ограничиться! Товарищ капитан, — горячо заговорил Левашов, — ведь Рудаков прежде всего не оправдал доверия своих товарищей! Не к ним, а ко мне, к политработнику, он явился с повинной.

Некоторое время Кузнецов молчал, потом спросил:

— В чем же тогда проступок Рудакова? Он ведь к финишу пришел, не сошел с дистанции…

— Но благодаря тому, что я был рядом…

— Вот именно, — перебил Кузнецов. — Выходит, что он же вас прежде всего и обманул!

— Пытался обмануть, — поправил Левашов.

— Не пытался, а обманул! — повторил Кузнецов. — Форменным образом. Он же не предполагал, что вы поменяетесь с ним лыжами и заставите его дойти до финиша. Обман-то налицо, никуда от этого не денешься.

— Но и признание вины тоже было! — не сдавался Левашов. — Потому-то я за обсуждение, а не за строгое взыскание. Этот проступок надо разобрать, показать солдатам всю его неприглядность. Надо, чтобы сам Рудаков перед товарищами повинился. А так отправим на гауптвахту — и не будет психологического эффекта.

— В армии и не требуется пылких обвинительных речей. Не сомневайтесь, солдаты все поймут как надо.

— Я не согласен, товарищ капитан, — настаивал на своем Левашов. — Арест Рудакова будет ошибкой.

Кузнецов посмотрел на часы.

— Вернусь, приму решение, — сказал он сухо.

В тот день разговор на этом и кончился.

А следующим вечером Кузнецов, Русанов и Гоцелидзе уехали в командировку.

Еще через день второй взвод был поднят по сигналу. Положение на реке неожиданно стало угрожающим. Из горсовета раздались тревожные звонки. А за ними поступил приказ немедленно произвести взрывные работы на льду. И к восьми ноль-ноль второй взвод, которым за отсутствием Гоцелидзе командовал замкомвзвода, уже прибыл к мосту. Общее руководство было поручено лейтенанту Власову. Вместе с ним на реку выехал замещавший командира роты Левашов, а также городские инженеры и милицейское начальство.

Все они собрались на правом берегу в том месте, где река делала крутой поворот, перед тем как устремиться к Широкому мосту. Берег здесь возвышался метров на двадцать, это был скорее прибрежный холм. Его окаймляли уже весенние перелески, бурые лиственные и зеленые хвойные. Хотя лежал еще под деревьями хрупкий снег, густо припорошенный местами желтыми иголками.

С холма хорошо были видны слева накопившийся, беспорядочно громоздившийся лед и перекинутый через реку справа в трехстах метрах Широкий мост. Белая, сейчас закованная в лед, была неподвижна. Ледяной покров был сероватым, таким же, как и небо в это пасмурное утро. Кое-где потемней, а значит, и потоньше. Всю эту ровную белесую поверхность разрисовали осевшие следы валенок и сапог, отпечатки лап собак, каких-то мелких зверушек и птиц. Вдоль реки протянулись, скрываясь за поворотом, наторенные лыжни. Кое-где виднелись затянутые тонкой пленкой лунки, пробитые недавно, быть может еще вчера, рыболовами…

Река была неширокой — метров сто пятьдесят — двести. Но характером обладала коварным и каждую весну предпринимала решительное наступление на работягу — Широкий мост.

Вот и сейчас он добросовестно трудился, пропуская оживленный поток машин. Его мускулистые деревянные ноги крепко вросли в реку и казались незыблемыми. Однако люди опытные, а именно таковыми были большинство стоявших сейчас на берегу, хорошо знали, что под напором несущихся ледяных торосов и бетонные опоры подчас ломаются, как спички, и в ледовой сумасшедшей круговерти деревянные пролеты мгновенно уносятся, так что и не разыщешь потом. Вдоль обоих берегов топтались в оцеплении милиционеры. Любопытных не было — привык народ. Только вездесущие мальчишки, на маленьких лыжах, зато в чересчур больших валенках и в сползавших на нос ушанках, терпеливо ждали, когда «жахнет».

Левашов спустился на лед.

Здесь под молчаливым наблюдением лейтенанта Власова распоряжался замкомвзвода два, высокий, энергичный старший сержант, и командир первого отделения сержант Копытко. Он вспотел, светлый чуб выбился из-под шапки и прилип ко лбу.

— Ну как, Копытко, порядок? — улыбнулся Левашов.

К этому деятельному гвардейцу он испытывал особую симпатию. Наверное, потому, что с ним первым столкнулся сразу же, как прибыл в часть. Но с тех пор не раз убеждался в том, что это отличный младший командир.

— Порядок, товарищ гвардии лейтенант. Сейчас рыбу глушить начнем. — Копытко тоже улыбался всем лицом, веселыми серыми глазами и крепкогубым ртом.

Саперы уже продалбливали лунки во льду, готовили толовые заряды. Левашов прикинул — толщина льда не меньше метра, крепкий еще. Техника безопасности соблюдалась неукоснительно: по всей площади, на которой намечалось минирование, были проложены мостки из широких досок.

В голубую проталину среди облаков выглянуло солнце. И сразу все засверкало вокруг — лед, снег, мокрые желтые доски, солдатские сапоги, гирлянды сосулек на балках моста.

Саперы подвязывали заряды к шестам, косо опуская их в лунки, выдолбленные в шахматном порядке по всей ширине реки в два ряда. Лунка от лунки метрах в пяти. Всего закладывалось двадцать зарядов.

«Двадцать зарядов по пять килограммов, безопасное расстояние — двести пятьдесят метров, бежать пятьдесят секунд», — быстро подсчитал в уме Левашов.