Александр Кулешов - Белый ветер

Не зря начальник училища, бывало, говорил:

— Не бойтесь изобрести велосипед! Лучше отдать приказание, которое вашим солдатам может показаться само собой разумеющимся, чем не отдать такое, какое они сами без команды не выполнят. Это, конечно, крайности. Желательно без них обойтись. Но молодому командиру, только прибывшему в часть, одинаково опасно как воображать, что он один все знает, так и полагать, что его подчиненные более опытны и лучше его разбираются в деле.

Прав начальник училища! Конечно, в жизни все сложнее. Левашов, отправляясь тогда на реку, вовсе не чувствовал себя робким незнайкой. Он прекрасно представлял себе, что к чему, с Русановым поговорил накануне. И все же он ощущал и вел себя там наблюдателем, считая, что солдаты и сержанты все прекрасно знают и умеют. А вот он — плачевный результат…

Только больше этого не будет! Он осознал свой промах и в дальнейшем предпримет все, буквально все, что посчитает нужным для успешного выполнения задания. И не будет опасаться, кто что о нем подумает.

Ему стало легче на душе. Что ж, теперь он готов понести любое наказание.

Но взыскания не последовало. Все вышло иначе, чем он ожидал. Назавтра вернулись Кузнецов, Русанов и Гоцелидзе. Командира роты сразу вызвал комбат. Разговор, наверное, был не из приятных. В роту Кузнецов пришел мрачнее тучи, пригласил к себе Власова и Гоцелидзе и долго отчитывал их. У тех, как пошутил Русанов, до самого обеда уши горели.

А вот Левашову командир роты не высказал ни единого упрека. Он разговаривал с ним, как обычно, словно ничего не произошло, Левашов попытался было доложить о чепе, но Кузнецов сразу оборвал его:

— С этим все ясно, разобрались. Так что ты говорил насчет понтонов?..

Словно это дело Левашова не касалось. И с этим он потом еще долго не мог примириться…

Однако в жизни одно всегда компенсирует другое, как говаривал любитель афоризмов Андрюшка Розанов. Заглянув на почту, куда приходила его корреспонденция до востребования, Левашов получил очередное письмо от Шурова.

Он быстро шагал в роту — опаздывал, — размышляя, читать ли письмо на ходу или отложить на потом. Он любил шуровские письма — всегда бодрые, веселые, напоминавшие о безмятежных школьных годах, наполненные столичными новостями, рассказами о друзьях. Они уравновешивали грустное настроение, неизменно приходившее к нему после посещений почтового отделения.

Вестей от Наташи не было. Лишь однажды он получил от нее письмо. Оно было странно-деловым, даже каким-то скучным. Словно не было всего, что предшествовало их разлуке, и сама эта разлука не таила ничего особенного. Наташа писала, что она в Москве, что, получив свободный диплом, снова поступила учиться — в музыкальное училище. «Тебе может показаться легкомысленным мой поступок, — писала она, — училась, мол, языку, институт окончила и вдруг поняла, что без музыки, без пения не может жить. Ты прав. Это действительно выглядит как-то несерьезно. И тем не менее это так. Не представляю дальнейшую свою жизнь иначе, чем на сцене. Нет, конечно, я не собираюсь в Большой театр. Но, надеюсь, что эстрадная певица из меня получится. Об этом по крайней мере мечтаю. Хочу петь русские песни. Что думала раньше? Не знаю. Наверное, это желание созревало постепенно, а сейчас прорвало. Быть может, свою роль сыграли советы умных людей, влюбленных в музыку, каких раньше не встречала…»

Наташа заканчивала письмо так: «Наверное, ты ждешь от меня иных слов, иных сообщений. Я еще напишу. А сейчас, пожалуйста, не торопи. То, что я сказала тебе на вокзале, остается в силе. Просто время решать еще не пришло. И не сердись, прошу тебя…»

Левашов несколько раз перечитал письмо. Веяло от него какой-то непонятной печалью, неуверенностью, даже растерянностью, не свойственной Наташе. Совсем неубедительно звучало ее утверждение о том, что без музыки она не может, что ее будущее — в пении. Но, может, он чего-нибудь недопонимал… Он не привык к ее письмам, не умел улавливать то, что оставалось между строк.

Письмо расстроило Левашова. Значит, все по-прежнему, ничего она «для себя не решила»… И что это за «влюбленные в музыку» люди? Только ли в музыку они влюблены? А главное, не было обратного адреса. Конечно, в Москве он сумел бы ее разыскать: не так уж много там музыкальных училищ и не так уж много в каждом из них Наташ Рудновых. Но почему она сама не сообщила адреса? Однако она все же написала. Значит, думает о нем. Быть может, это не единственное письмо, быть может, другие затерялись… Он, собственно, потому и получал корреспонденцию «до востребования», а не на домашний адрес, что где-то втайне боялся, а вдруг пропадет Наташино письмо? Дома-то мало бывает. Еще затеряют соседи или завалится куда. А на почте все же надежнее. Сохранят.

Он подходил к окошку с бьющимся сердцем, здоровался с дежурной — его все давно уже знали на почте — и вопросительно поднимал брови. Девушка деловито перебирала конверты в ящичке и отрицательно качала головой. При этом выражение лица у нее было такое, словно виновата она — не написала и не послала этому молодому красавцу лейтенанту письма. (О том, что письмо он ждет от любимой, почтовые девушки сразу же догадались и частенько обсуждали между собой причины непонятного ее молчания.) Когда же в ящике обнаруживался конверт, девушки радостно протягивали его Левашову и вопросительно улыбались: тот ли? Но, прочтя на его лице разочарование, переставали улыбаться и сочувственно вздыхали.

Он решил прочесть письмо после служебного совещания, на которое спешил; конверт был толстым на ощупь, значит, письмо длинное, и не стоит читать его на ходу.

Совещание длилось недолго. Офицеры расходились по своим делам или задерживались у дверей покурить, а он неторопливо побрел вдоль аллейки, читая на ходу.

«Юрка, друг далекий!

(Так неизменно начинал свои послания Шуров.)

Скоро писать прекращу. А? Испугался небось? Решил, что бросает тебя твой верный товарищ Шурлов Холмс (тоже традиционная шутка). Нет, дружище! Томить не буду, сообщаю сразу главную новость: я в армии! Да, да, представь! Перешел в органы военной прокуратуры. Неожиданно, правда? Но это неожиданно для тебя. Я уже давно ходатайствовал, ждал ответа. А не писал из суеверия, вернее, трепаться не хотел, пока все не решится. Так что не обижайся. Врать не буду — волновался. Теперь все позади, меня перевели, зачислили в кадры в звании лейтенанта юстиции. Имею и назначение. Удивляйся, брат… в твой гарнизон! Ну как? Сюрприз? Так что скоро свидимся. Кстати, присмотри комнатенку недалеко от тебя.

Видишь, как в жизни бывает. Казалось бы, дальше всех я от ВДВ, от тебя оказался, а нет, ближе остальных теперь буду. Погоди, еще в твои войска перескочу. Прыжков-то, между прочим, у меня побольше, чем у вас всех, дорогие други, вместе взятых. Словом, недельки через две жди.