Александр Кулешов - Белый ветер

Он давно собирался поговорить на эту тему с командиром роты, но все не находил подходящего предлога. Сначала ему показалось, что поводом для разговора может быть история с Рудаковым. Но потом передумал. И стал искать другого случая. Он хотел вести разговор не отвлеченный, не вообще, а конкретный, на совершенно определенных примерах. Он знал, что для Кузнецова логика факта всегда звучит убедительнее. С ним было трудно спорить, но у него была хорошая черта — под воздействием неотразимых аргументов он не колеблясь менял свое мнение. Он был упрям, но умным, по словам Власова, а не тупым упрямством. И в конечном счете стремился, чтоб выиграло дело, а не лично он, Кузнецов.

В случае с Рудаковым Левашов одержал, казалось бы, победу. После долгих споров Кузнецов согласился не наказывать солдата в дисциплинарном порядке, пусть его пропесочат на собрании комсомольцы. Но удовлетворения от своей победы Левашов не испытывал. Что-то было не так. Кузнецов, обычно аргументировавший свою точку зрения очень конкретно и точно, вдруг начал долго рассуждать на отвлеченные темы. Говорил о доверии, о правах командира, о необходимости тщательнее изучать подчиненных, об ответственности солдата перед командиром и перед товарищами. Порой казалось, что он спорит не с ним, Левашовым, а с самим собой. И когда наконец он решил принять предложение своего заместителя, то чувствовалось, что он до конца не убежден в правильности решения, что по-прежнему сомневается. Все это настолько не вязалось с характером Кузнецова, с его обычной решительностью и твердостью, что Левашов недоумевал. Казалось, командир роты делает ему одолжение, думая про себя: «Ну что ж, пусть будет по-твоему, поглядим, что из этого выйдет!»

На комсомольское собрание Кузнецов не пришел, словно подчеркивая этим ответственность Левашова в решении персонального дела Рудакова. Отчет замполита о собрании выслушал молча, без комментариев.

Все это смущало Левашова, оставляло в душе чувство неудовлетворенности, досады на Кузнецова. И оттого, что тот согласился с ним и он не может упрекать командира роты, досадовал еще больше. Даже бурно прошедшее собрание, резкое осуждение комсомольцами поступка Рудакова и его полное, казалось бы, искреннее раскаяние не могли исправить впечатление от непонятного на этот раз поведения Кузнецова.

…Утром командир роты, как всегда, хмуро поздоровался и сказал:

— Поедете с первогодками в Рязань, в музей воздушно-десантных войск.

Были сборы недолги, и через два дня машины с гвардейцами остановились возле массивного здания.

У его дверей по обеим сторонам застыли, словно вросли в землю, легкий танк и орудие. На орудие, сопя курносым носом, забрался маленький пацаненок; он гордо поглядывал оттуда на других, еще меньших, с уважением взиравших на него. Для них подобный подвиг был пока недоступен. Они смотрели вверх, задрав светлочубые головенки, а тот, что осилил пушку, делал вид, что не замечает завистливого восхищения.

Когда, горячо дыша бензином и пылью, зеленые машины остановились перед входом в музей, пацаненок опасливо замер, судорожно обхватив ствол орудия. Он с тревогой смотрел на этих высоких осанистых дядей в голубых беретах, приближавшихся к нему.

Один из солдат улыбнулся, легко поднял сильными руками пацана и, высоко подкинув в воздух, осторожно опустил на землю. Тот же, сначала испугавшись, теперь преувеличенно громко хохотал, поглядывая на своих оцепеневших от зависти приятелей.

Шуров, чья мечта наконец исполнилась, уже проник в музей и теперь, выглядывая из-за двери, жестами торопил Левашова.

И вот они в святилище.

Десантники проходят один зал за другим, и кажется, что большие солдатские сапоги ступают здесь беззвучно, никто не разговаривает, а если кто кашлянет, виновато оглядывается по сторонам — не помешал ли. Экскурсовод, пожилой человек с пятью рядами орденских колодок на старомодном штатском пиджаке, прихрамывая, ведет свою группу и негромким будничным голосом рассказывает о выставленных экспонатах.

Левашов идет следом за Шуровым. С удовлетворенной улыбкой тот остановился у одной из витрин. Левашов подходит и читает из-за плеча друга:

«Доношу, что сего числа я испытал на себе действие парашюта для проверки циркулярно изданных вами наблюдений. Планировал с высоты 550 м по анероиду. Общее впечатление — удовольствие. Атерисаж с расстояния до места подъема около 1 1/2 версты был, в лесу при небезопасности, вполне благополучен.

Вр. командующего отрядом подпоручик

Анощенко».

И дата: «5 мая 1917 года».

— Понял? — Шуров обернулся к Левашову, глаза его полны восторга. — «Общее впечатление — удовольствие»! В 1917 году подпоручик уже получал удовольствие от «атерисажа по анероиду», хотя, заметь, «при небезопасности». Нет, скажи, ты понял? Прошло шестьдесят лет, и лейтенант юстиции Шуров тоже получает удовольствие каждый раз, когда совершает «атерисаж». Ох, Левашов, нет на свете ничего, что сравнилось бы с парашютным прыжком!

Но Левашов не слушал. Он шел дальше мимо витрин, за которыми возникала история. Он смотрел на портреты усатых, мужественных людей, на смешные и наивные, по нынешним временам, летательные аппараты, на тяжелые нелепые парашюты и размышлял о том, что, не будь всего этого: пытливости, самопожертвования, смелости тех, кто искал, тех, кто дерзал, тех, кто заканчивал свои прыжки «при небезопасности», не всегда благополучно, и тех, для кого белый купол становился саваном, — не будь всего этого — не смогли бы сегодня приземляться летчики, катапультируясь из своих сверхзвуковых машин, не заканчивали бы спокойно свои легендарные полеты космонавты, да и самих воздушно-десантных войск не существовало бы вообще. Какими долгими и непростыми путями идет человечество к любому успеху…

А тем временем экскурсовод что-то объяснял гвардейцам у высокой витрины. За стеклом была выставлена форма красноармейца времен гражданской войны — долгополая шинель и рядом лапти. Солдаты посматривали на это одеяние недоверчиво. «Что ж, — размышлял Левашов, — действительно трудно поверить, что из такой обмундировки рождалась наша сегодняшняя армия. И тем не менее это так. Водородные бомбы чудовищной мощности, межконтинентальные ракеты, самые быстрые самолеты, самые могучие орудия, самые совершенные танки ведут свою родословную от этих лаптей».

Вот залы Отечественной войны. Гвардейцы долго стояли перед большой диорамой «Подвиг воздушного десанта под Вязьмой».

В 1942 году там шли тяжелые бои, в которых участвовали десантники. Диорама вобрала в себя разные боевые эпизоды. На ней изображены герои-десантники — снайпер, медсестра, артиллерист. А вот политрук Улитчев. Тот самый Улитчев, который, будучи раненным, с перебитыми руками, привязал себе на спину мину и пополз навстречу танку. Он дополз-таки и взорвал этот танк — последний в своей жизни…