Александр Кулешов - Белый ветер

— Потянем! — Прапоров вскочил. — Потянем! Назначьте меня редактором. Я вам такую газету сделаю, «Огонек» за пояс заткнет!

— Ладно, садись, редактор, — Левашов улыбнулся. — Ну а кто займется кино? Вы ведь, кажется, кинолюбитель, Букреев, а уж ленты лейтенанта Гоцелидзе на всю дивизию славятся.

— Верно, товарищ гвардии лейтенант, наш командир — мастер этого дела. Он и меня научил, — Букреев скупо улыбнулся. — Теперь я тоже кое-что кумекаю.

— Ну тогда так, с Гоцелидзе поговорю. Давайте разрабатывайте сценарий, составьте план, затем будем готовить многосерийный фильм «Семнадцать мгновений из жизни инженерной роты». Скажем, первая серия — «Приход новеньких», вторая — «Стрельбы», третья — «Спортивные занятия», четвертая — «Выход» или «Учения»… Словом, сами подумайте…

— А можно и игровые, — опять вскочил Прапоров, — или скрытой камерой! «Фитиль» тоже можно, а, товарищ гвардии лейтенант? Снять нерадивого какого-нибудь, ну, Рудакова, к примеру, как он сачкует или спит на занятиях. Еще можно…

— Погодите, — нахмурился Левашов. — Можно много всякой всячины придумать. Вот и приготовьте свои предложения. Потом обсудим. А что, Рудаков действительно такой бездельник?

— Ох, товарищ гвардии лейтенант, да он форменный сачок, хоть на витрину выставляй. Но хитрющий — сил нет! — В голосе Прапорова звучало даже скрытое восхищение. — Не подкопаешься. Он ведь, если захочет, горы может своротить. Недавно на погрузке были. Майор проезжал мимо, остановился, аж загляделся: Рудаков наш такое бревно тащил, что краном не поднять. А уехал майор — смотрим, нет Рудакова. Оказывается, ногу таскаючи натер! Был майор — бегом бегал, нет майора — сидит морщится, полчаса портянку перематывает. Ну что с ним поделаешь?

— Да… — задумчиво протянул Левашов.

— И врун, каких мало, товарищ гвардии лейтенант. Мы пока сообразили, он нам всем мозги запудрил.

— Ну вину-то свою хоть признает? — уже безнадежно спросил Левашов. — Признает, если изобличили?

Прапоров весело рассмеялся.

— Ох, товарищ гвардии лейтенант, еще как признает! Кается прямо с удовольствием. Большой мастер в грудь себя бить. Помните, как на собрании тогда плакался? Только что на колени не стал. Я как-то спросил его. «Ты, — говорю, — в бога, случаем, не веришь?» — «Нет, — говорит. — А что?» — «Уж больно здорово, — говорю, — получается у тебя. Так и вижу, как ты лбом об землю стучишь: прости меня грешного, господи!» Обиделся. До сих пор косится. И что? Прошло собрание, усердие проявил, чтобы все видели, а теперь опять за прежнее…

Левашов нахмурился.

Каждый раз, как он слышал что-нибудь плохое о Рудакове, его настроение портилось. Он испытывал непонятное чувство вины. Словно должен был всю жизнь нести ответственность за то, что тогда простил солдата… Может, опять поговорить с ним? Набрать уличающих фактов и поговорить. Но ведь столько раз уже говорил!..

— Теперь дальше, — вернулся он к разговору, — насчет комнаты боевой славы. Что можно сделать для ее оборудования?

— Землю можно выставить из городов-героев, — тут же предложил Прапоров. — У нас в роте есть ребята из Волгограда, из Бреста, москвичи есть. Пусть привезут или там родителей попросят прислать. Можно обмен произвести, наши из своих городов землю дадут, а в других ротах есть наверняка севастопольцы, одесситы, пусть свою взамен…

— Ну, это ты брось! — сердито перебил Букреев. — Нашел чем меняться. Ты все-таки думай сначала, а потом уж рот открывай.

— Так это я так, я не это имел в виду, я в том смысле, что… — Прапоров сконфуженно умолк.

Левашов решил оставить инцидент без внимания.

— Так, землю из городов-героев — это хорошо, — сказал он. — Можем положить ее в снарядные гильзы, как в настоящем музее.

— Стенд можно сделать, — вновь оживился Прапоров. — У нас во взводе солдат Ушаков есть, у него отец летчик, Герой Советского Союза. Пусть документы отец пришлет какие, фото, может, еще чего-нибудь, биографию. А потом самого пригласим в гости.

— Правильно. Еще что?

— Я думаю, товарищ гвардии лейтенант, — заговорил Букреев, — что неплохо бы списаться с ребятами, которые отслужили в нашей роте, а теперь работают. Есть среди них ударники коммунистического труда, передовики. Можно их письма выставить, может, кто пришлет вымпел своей отличной бригады или грамоту какую…

— Погоди… — На этот раз перебил Прапоров. — При чем тут грамота? Она ведь за трудовые дела, а не за боевые подвиги.

— Ну и что? — возразил Букреев. — Трудовые-то подвиги тоже подвиги. Притом их наши ребята совершили, которые служили в нашей роте. У нас здесь научились небось кое-чему. А, товарищ гвардии лейтенант?

— Да, пожалуй, можно… И еще пусть напишут ребята письма землякам. Про семьи героев узнают, у многих в войну родственники партизанили. Словом, соберите комсомольцев, пусть подумают. Вон мы вчетвером сколько тут придумали. А если всех поднять, то ли будет. Давайте, товарищи, действуйте.

Левашов отпустил сержантов.

Вечером он рассказал об этом разговоре Шурову. Но тот был озабочен. Ему передали «дурное» дело, как он выразился. Дело из тех, какие он не любил.

Он рассеянно выслушал увлеченный рассказ Левашова о беседе с комсгрупоргами, о планах создания фотогазеты, фильмов и обо всем прочем. Под конец, несколько раз хмыкнув, произнеся невпопад «да ну», «интересно» и «смотри-ка» и тем самым исполнив свой долг слушателя, Шуров тихонько засопел. Подобные беседы происходили обычно поздно вечером, когда оба, вернувшись домой и поужинав, ложились в постель, но некоторое время не гасили света. Левашов потянулся было к выключателю, но Шуров сразу подал голос:

— Писем все еще нет?

— От кого? — спросил Левашов.

— Ты прекрасно понимаешь, о чем речь. Почему она все-таки тебе не пишет? — задумчиво проговорил Шуров.

— Не знаю, — после долгой паузы ответил Левашов. — Может, случилось что. Или другого нашла…

— Да брось ты! Разве она найдет кого лучше тебя?

— Бывают такие парадоксы в жизни, — с горечью продолжал Левашов. — Мне, честно скажу, раньше ни разу даже мысль в голову не приходила, чтоб моя Наташка… Ну, просто представить такого не мог. А она вот, видишь…

— Что вижу? Что ты знаешь? — В голосе Шурова прозвучали сердитые нотки.

— Да нет, ничего. Но ведь пропала же…

— Да мало ли что могло случиться.

— Ну что? — усмехнулся Левашов. — Неспроста же молчит столько времени… Да нет, теперь уже все кончено.

— Брось, Юра, брось. Не торопись точки над «и» ставить. Не спеши. Давай поспорим. Объявится твоя Наташа, еще верной женой тебе станет. Спорим? И если выиграю пари, ты у меня два раза под свадебным столом пролезешь!

Он старался говорить бодро, но плохо получалось.