Александр Кулешов - Белый ветер

Он опять испытывал непонятную раздражающую робость. Казалось бы, все ясно. И все-таки он ни в чем не был уверен. Но Наташа ответила:

— Да, конечно, — и неожиданно добавила: — Если ты этого хочешь.

— То есть как, если я хочу? — растерянно спросил Левашов. — А ты сама? Тебе что, это безразлично?

— Нет. Совсем нет. Но в этом я условий не ставлю. Будет так, как решишь ты.

Он не нашелся, что сказать. Как решит он! А как еще он может решить, если это самая главная его мечта.

— В общем, можем здесь жить, если, конечно, тебя устраивает, во всяком случае пока меня не переведут в другой гарнизон.

— А тебя должны перевести?

— Да нет, но наше дело военное — нынче здесь, завтра там…

— Да, ты прав, — задумчиво сказала Наташа, — такова у военных жизнь. — И, помолчав, тихо добавила: — И у их жен.

— Значит, сегодня мы пойдем подадим заявление. — Теперь уже он распоряжался. — Через десять дней сыграем свадьбу. Эти дни ты будешь жить здесь. Хозяйка тебе понравится, увидишь, какая она милая старушка. Правда, иногда странные вопросы задает, но не обращай внимания…

— Не бойся, мы с ней найдем общий язык, — перебила Наташа.

— Не сомневаюсь. Но особенно не слушай ее. Знаешь, старый человек… Вот. А я буду жить в казарме, но каждый вечер буду приходить, если вырвусь.

— Почему?

— Что «почему»? — не понял Левашов. — Иногда и не вырвешься. У меня в роте место есть, не беспокойся, все удобства. Это ведь ненадолго, только до свадьбы…

— А почему ты не можешь жить здесь? — Он внимательно посмотрел на нее. — Ну что ты так смотришь? Ты думаешь, если я люблю человека, для меня играет какую-то роль штамп в паспорте?

Щеки ее заметно порозовели, но она не опускала глаз. Потом резко повернулась и вышла на балкон. А он стоял и смотрел ей вслед. Наверное, всю жизнь она будет вот так преподносить ему неожиданности.

— Я хочу есть, — сказала Наташа, возвращаясь с балкона. — У тебя найдется съестное?

— Еще бы! — радостно воскликнул он. — Сейчас я тебя удивлю. Я жутко хозяйственный мужик! С таким мужем — ни забот, ни хлопот. Заменяет стиральную машину, посудомойку, плиту, холодильник…

— Вот холодильник не надо, — серьезно заметила Наташа.

Левашов расхохотался. Радостное, счастливое настроение вернулось к нему, вытеснив недоумения и тревоги. Она здесь, его Наташа, его любимая, она приехала совсем, навсегда, будет его женой, они станут счастливы, никогда не расстанутся! Она хочет есть, и он накормит ее, черт возьми, недаром они с Шуровым старательно набивали холодильник! Эх, жаль нет друга, с ним бы разделить эту радость.

Он сновал между кухней и комнатой, громко и весело расхваливая свои хозяйственные способности, свой завидный аппетит, свою квартиру и хозяйку, соседний обильный рынок и военторговскую столовую. Наташа тем временем заперлась в ванной и вышла оттуда, посвежев, смыв дорожную усталость. Она вытерла губную помаду, распустила волосы, которые по-прежнему золотисто блестели, но доходили лишь до плеч. Косы не стало.

Наташа стояла у стола спиной к Левашову, когда с банкой маринованных огурцов в одной руке и бутылкой шампанского в другой он остановился на пороге.

Не оборачиваясь и словно читая его мысли, Наташа сказала:

— Ладно. Отращу снова. Обещаю тебе.

Он подошел к ней и нежно поцеловал в завиток на затылке.

Они сели за стол, с пробочной пальбой открыли шампанское и дружно налегли на закуски. То, что обедали они в одиннадцать утра, их вовсе не трогало. Они проголодались. Они были молодыми, здоровыми, сильными. Были влюблены друг в друга и безмерно счастливы. Выпитое шампанское озорно ударяло в голову.

Что еще нужно молодым для полного счастья?!

Наташа уплетала за обе щеки, щедро расхваливала заготовленную им снедь. А он подробно и увлеченно рассказывал обо всем, что произошло за время их разлуки. При этом совсем не упоминал о бесчисленных письмах, которые посылал ей, о своих сомнениях и терзаниях. Ничего этого никогда не было. Это утро, этот обед словно стерли в одно мгновение все горькое, все мучительное, пережитое за последнее время.

На самом деле была только развеселая служба, с массой смешных эпизодов, в окружении симпатичных начальников и старательных солдат. Чем дольше он рассказывал, тем все выглядело в его устах легче, веселее, интереснее и беззаботнее. Прямо не жизнь, а сплошная масленица.

Наташа смеялась над его рассказами, иногда перебивала вопросами, а порой вставляла свои комментарии. Чувствовалось, что все это искренне интересует ее, и хотя она отлично понимает преувеличенную оптимистичность изложения, но радуется за Левашова, за то, что он доволен службой, увлечен, что у него все идет хорошо.

Левашов откупорил вторую бутылку шампанского, притащил фрукты, конфеты. Наташа вынула из вазы цветок, приколола к волосам. Щеки ее раскраснелись, она чаще смеялась, захмелев то ли от шампанского, то ли от счастья…

Внезапно оба замолчали и некоторое время сидели, не говоря ни слова. Потом Наташа встала, вздохнула, как вздыхает человек перед тем, как совершить что-то очень важное, быть может, самое важное в жизни. Она подошла к нему, не опуская взгляда, обняла за шею…

Так она стала его женой. За десять дней до свадьбы. Без штампа в паспорте.

Они долго лежали на диване, возле уставленного тарелками и бутылками стола, возле аккуратно, по-военному заправленной постели.

В раскрытую балконную дверь проникал живительный аромат нагретой земли, разомлевших тополей, дальних полей. Неумолчно щебетали птицы. Сквозь густую листву пробивались солнечные лучи, виден был клочок синего неба. Легкий ветерок шевелил занавески, покачивал цветы в вазе.

Они, наверное, лежали бы так до самого вечера, до следующего утра.

Но громкий стук в дверь разбил тишину.

Еще не понимая, что случилось, Левашов уже был на ногах. На мгновение он замер, прислушиваясь. Стук повторился, настойчивый, торопливый. Потом раздался звонок, словно стучавший только сейчас нашел кнопку.

Левашов торопливо оделся, на ходу застегивая китель, выбежал в переднюю.

Все это время Наташа не шевелилась. Она не стала одеваться, даже не прикрыла своей наготы… Она продолжала лежать, чему-то грустно и насмешливо улыбаясь…

Левашов открыл входную дверь. На пороге стоял связной.

— Товарищ гвардии лейтенант, вас вызывают в роту, — шепотом, словно догадываясь, что нельзя в эту минуту кричать, доложил он.

— Сейчас иду.

Солдат приложил руку к берету и, громко стуча подкованными сапогами, стал спускаться с лестницы.

Левашов вернулся в комнату.

Ну почему? Почему именно сейчас? Несколько воскресений подряд никто не вызывал его в роту, а вот сегодня он потребовался! Он испытывал странное чувство — он страшно злился. Но на кого? На Кузнецова, на майора Субботина? Кто кроме них мог его вызвать?