Александр Кулешов - Белый ветер

— Очень даже хороша, товарищ гвардии лейтенант! — подхватил комсгрупорг первого взвода Прапоров. — Чем не полоса препятствий! И огонь, и вода, труб только медных не хватает.

— Здесь полегче! — бодро кричал другой солдат. — У нас на полосе потруднее. И трубы есть…

Он споткнулся, и голова его исчезла под водой. Но через мгновение вновь появилась. Он зачертыхался, отплевываясь.

В ту же минуту налетевший откуда-то ветер неистово швырнул огонь с левого берега к правому, образовав вдобавок к стенам еще и огненную крышу над головами десантников…

Солдаты торопливо окунулись в воду, рассчитывая, что порыв ветра утихнет, но он не утих, и когда они выпрямились, то по-прежнему оказались в огненном тамбуре. Они снова погрузились в воду и снова вынырнули. И так несколько раз. Люди задыхались. Над поверхностью воды почти не было воздуха, дым глубоко проникал в легкие. Губы у всех потрескались, кое-кто получил уже серьезные ожоги.

Но они упрямо шли вперед и вправо, вперед и вправо, крепко держась друг за друга, несли на руках офицера-пожарника, зорко следили, чтобы никто не отстал, не захлебнулся под водой, провалившись в яму.

На пятом километре один из десантников наступил на ржавые, непонятно как оказавшиеся на дне канавы грабли и распорол ногу. Его тоже пришлось нести на руках, кое-как перевязав на ходу.

На шестом километре путь по канаве преградило упавшее поперек горящее дерево. Пришлось отступать, снова сворачивать, чтоб обойти препятствие, не теряя ориентира. И будто в специально устроенной полосе препятствий, через двести метров, в боковой канаве, им снова попалось упавшее дерево. И опять они отступили, шли назад, потом снова назад и снова вправо…

Главное было не потерять направления, не сбиться. Иначе можно сутками бродить по этим бесконечным канавам меж огненных берегов. Теперь солдаты шли молча, тяжело дыша, все чаще спотыкаясь, натыкаясь друг на друга. Они страшно устали, ослабели от угарного дыма, от беспорядочности движений, от постоянного напряжения.

Левашов, упрямо нахмурив лоб, сжав зубы, внимательно всматривался красными слезящимися глазами в дымную пелену. Он осторожно ступал, скользя подошвами, словно канатоходец на проволоке. Иногда он оборачивался. Впрочем, замыкал колонну прапорщик Томин, а уж на него можно было положиться.

Десантники даже не заметили, как стало легче дышать, отступил, а потом совсем исчез завершивший свою работу огонь. И наконец, скользя, помогая друг другу, отряхиваясь от воды и отдуваясь, они вылезли на берег, бессильно попадали на почерневшую, еще теплую землю, устремив к небесам неподвижный взор.

Они прошли целых восемь километров по этой огненной дороге. Выбрались из огня и теперь валялись на испепеленной земле, дивясь тому, какое это, оказывается, великое счастье вот так просто лежать, не двигаясь, не думая ни о чем, не шевеля ни рукой ни ногой… Откуда-то из дальнего далека доносились рокот тракторов, еле слышные гудки, глухие взрывы, стрекотание вертолетов.

И вдруг, сначала совсем тихо, потом все громче, зазвучала песня:

Пел Линцов, тихий, неприметный солдат. У него был чистый, прозрачный тенор. И песни Линцов любил печальные, медленные, лирические. Он был ротным запевалой, но строевые бодрые песни пел с неохотой, по обязанности. А вот вечерами либо на привале, осаждаемый просьбами товарищей, охотно брался за гитару и пел без конца, но всегда грустное, раздумчивое.

старательно выводил мелодию солдат.

Тихо ему подпевали остальные.

Когда Линцов закончил, вновь настала тишина.

— Подъем, ребята! — негромко скомандовал Левашов и сам поднялся первым.

Солдаты вставали тяжело, нехотя расставаясь с землей, с неподвижностью, с бездумьем.

Пошли. Чем дальше шли, тем больше входили в спортивную форму. Быстрее и четче становился шаг, порой раздавалась шутка, громкий голос ободрял раненых, которых продолжали нести на руках. Но и эта ноша, казалось, теперь полегчала.

Они добрались в лагерь под вечер.

Левашов отправился в штаб, где доложил обо всем и выслушал восхищенные похвалы Дедка.

— Ну даете, ребята! Вы и из ада обратно на землю выберетесь, да еще чертей в качестве «языков» прихватите!

Он громко и заразительно смеялся.

Капитан Кузнецов был, как всегда, скупее в оценках.

— Задание выполнили хорошо, — хмуро произнес он. — Пусть люди отдыхают. Вы потом зайдете, Левашов, прикинем, какие у нас дела на завтра.

Кузнецов при всех обстоятельствах оставался самим собой…

Левашов только теперь обнаружил на своем лице и на руках множество мелких ожогов, глубоких царапин. У него раскалывалась от боли голова, гудели ноги, он натужно кашлял. В медчасти его перевязали, смазали руки. Он переоделся, выпил несколько стаканов горячего чая и отправился в штаб. Там подводили очередные итоги и планировали продолжение операции.

А назавтра десантники снова ушли на борьбу с огнем.

Это длилось две недели. Потом, когда пожары стали стихать, десантники вернулись домой.

Когда, не чуя под собой ног, Левашов взбежал по лестнице и позвонил, время приближалось к полуночи. Дверь открылась тотчас, словно Наташа все эти долгие дни ждала его, сидя в передней. И одета она была не в пижаму или домашний халатик, а так, будто собиралась выйти на улицу.

Они молча обнялись, затаив на минутку дыхание.

— Ты одна?

— Одна. Ефросинья Саввишна два дня уже не приходила.

В полутьме передней она не рассмотрела его как следует. Со своими обгоревшими бровями и ресницами, подпаленными волосами, обожженной щекой он предстал перед ее взором, лишь выйдя из ванны, облаченный в неизменный тренировочный костюм. С чайником в одной руке и хлебом в другой Наташа, возвращавшаяся из кухни, застыла на пороге. Несколько секунд она стояла, глядя на него. Потом, торопливо поставив чайник и хлеб, подбежала, осторожно дотронулась пальцами до его лица. Она смотрела на него странным, непривычным взглядом, в котором были и нежность, и боль, и что-то еще, какая-то ожесточенность на то, что причинило ему боль.

Наташа осторожно поцеловала его обожженную щеку, дотронулась до ресниц и снова захлопотала, нарезая хлеб, разливая чай, собирая на стол всякую снедь.