Джика Ютеш - У нас в Крисанте

По-видимому, крестного совсем не интересует, что сделал со своими миллионами дядюшка Тасе. Он берет другой стакан и старательно моет его. Дядюшка Тасе гневно кричит:

— Я ими оклеил стены! Вот что я с ними сделал! Ты меня, проклятая лиса, месяцами за нос водил… Все ныл, что у тебя нет денег, и расплатился только тогда, когда эти деньги и двух грошей не стоили! Я за твои миллионы получил только десять лей!.. — еще громче орет дядюшка Тасе и, распахнув рубаху, бьет себя кулаком по худой волосатой груди.

Да, дядюшка Тасе напился, и от злости усы у него топорщатся, как у кота. Всякий раз, когда дядюшка Тасе напивается, он вспоминает о тех миллионах.

— Сдеру жесть с твоей крыши… обязательно сдеру… и получай свои десять лей!

Но корчмаря эта угроза не пугает. Он продолжает тщательно протирать стопки и стаканы и бережно ставит их на место: стопки для цуйки — по одну сторону, стаканы для вина — по другую. Он их осторожно ставит вверх донышком на прилавок, обитый жестью тем же дядюшкой Тасе. Спокойствие корчмаря еще больше выводит из себя жестянщика:

— Сдеру жесть и с крыши и с прилавка! Провалиться мне сквозь землю, ежели не сдеру!

Михэлуку разбирает смех. Как это дядюшка Тасе провалится сквозь землю?..

Он вытягивает шею, чтобы лучше рассмотреть крестного. А крестный наводит порядок в шкафу, и мальчику видны лишь его широкая спина и завязанные крест-накрест тесемки синего фартука. Вдруг он поворачивается, распрямляет спину и в упор смотрит на дядюшку Тасе. Лицо у Пэлтэгуцы красное, а багровые щеки такие толстые, словно он за каждой щекой держит по конфетке.

— Эх, Тасе, Тасе! — весело смеется он. — Был бы ты чужой человек, я бы не удивился. Но ведь мы соседи. Кто-кто, а ты хорошо знаешь, сколько сразу бед свалилось на мою голову! Уж видно, так мне на роду было написано — сразу в одну ночь без гроша остаться.

— Ну и лиса! Вот ведь как хочешь меня обдурить!.. Ничего, стабилизация денег все равно нам на пользу!.. Теперешние министры правильные люди! Из народа! Кабы встретил их, прямо сказал бы им: «Браво! Спасибо вам!»

— Это ты брось, не такой уж ты умный, — рассмеялся корчмарь.

Но дядюшка Тасе снова обозлился:

— Твоя правда, господин Пэлтэгуца, совсем я не умный! Дурак я, потому и задаром гнул на тебя шею! Будь я умнее, выколотил бы из тебя свои деньги!

— Какие такие деньги, какие деньги? — яростно орет крестный и багровеет, как индюк. — А откуда мне их взять, ежели из-за их стабилизации я лишился всего капитала! Разве это товар? — жалуется он, указывая рукой на полки, заставленные пустыми бутылками. — Эх, каким был раньше мой постоялый двор! А теперь что? Что от него осталось? Развалюха, а не корчма!

— Ха-ха-ха! — смеется дядюшка Тасе, к которому сразу вернулось хорошее настроение. — Так вам и надо! Зачем тебе понадобился домина величиной с поезд? Не так ли? — обращается он за поддержкой к деду Хадешу. — Почему бомба не обвалила мою хибару? Вихрь пролетел и над ней, а хибара как стояла, так и стоит, прижавшись к земле. Почему я не лишился капитала? А? Почему дед Хадеш не лишился капитала?

Господин Пэлтэгуца выпучил глаза и спрашивает в полном недоумении:

— Так какого же черта ты из-за этих двух миллионов всю душу из меня выматываешь?

— Ну, это совсем другой разговор. Я о чем говорю? О доминах величиной с поезд и капиталах, о том, что теперь капиталистам конец пришел, крышка им! Теперь у власти рабочие!

— Вот что, Тасе: у меня в корчме политикой не положено заниматься! — проворчал корчмарь и снова занялся посудой.

Дядюшка Тасе хохочет и бьет себя кулаком в грудь:

— Ничего ты поделать уже не можешь! С помещиками покончено раз и навсегда: крестьяне отобрали у них землю. С фабрикантами тоже покончено. Рабочие отобрали у них фабрики. Кто же еще остался? Только жирные корчмари!

Господин Пэлтэгуца косится на жестянщика и в сердцах резко завертывает кран.

— Хватит! Я не люблю ругаться; и так вижу, что ты напился! Сейчас закрою корчму!

Господин Пэлтэгуца продолжает возиться в шкафу, и снова видна только его широкая спина и завязанные крест-накрест тесемки синего фартука. Дядюшка Тасе нетерпеливо стучит стопкой о стол:

— Эй, хозяин! Подай еще по стопочке — одну для меня, вторую для деда Хадеша. Выпьем за здоровье рабочих! Запиши за мой счет в твои книги.

Дед Хадеш подмигивает и смеется, растягивая до ушей беззубый рот:

— Хватит, Тасе! Хватит! Пошли по домам!

— А что мне дома делать? Жены нет, детей нет! «Я как облако, что по небу летит, как роса, что на заре блестит!..» — запевает Тасе печальным голосом.

Жена у дядюшки Тасе есть, но она хворает… Крестная говорит, что она скоро отправится вслед за дочерьми. Желтая, как лимон, она до того худа, что, кажется, вот-вот переломится. Оттого он, бедный, наверное, и пьет, думает Михэлука, высовывает голову из своего убежища и с жалостью смотрит на дядюшку Тасе.

Тот сразу же его увидел:

— Постой… Вот куда этот зайчонок спрятался! Ну как, избавился от кори? А ну, подойди сюда, глазастый!.. Иди, иди! — манит он к себе мальчика.

Михэлука прячется, но хриплый голос жестянщика звучит ласково и многообещающе:

— Эй, господин Пэлтэгуца, запиши в мой счет и леденец для сыночка Рафилы! Да побыстрее двигайся, а то сейчас национализирую все твое добро! — подгоняет он хозяина и нетерпеливо стучит стопкой по столу.

Дядюшка Тасе усаживает Михэлуку на колено и щекочет ему ухо усами.

— Эх, мамин зайчик! Значит, поправился после кори?

Господин Пэлтэгуца сердито захлопывает забранную в сетку дверцу шкафа и косится на мальчика.

— А тебе что здесь надо, сопляк? Ступай к маме! Крестная тоже тебя искала. Марш отсюда! А то я сейчас за тебя возьмусь!

Но Михэлука не торопится — пусть раньше господин Пэлтэгуца отдаст его леденец! Дядюшка Тасе усадил мальчика к себе на колени… В корчме снова раздается хриплый, сердитый голос:

— Ну как, господин корчмарь, я же заказал две стопки и леденец!

Господин Пэлтэгуца рывком хватает с полки бутылку с цуйкой. А ему так хочется схватить за шиворот этого пьяницу Тасе и вытолкать за дверь! Берет в долг и еще нахальничает! Но тогда неприятностей не оберешься. К тому же господин Пэлтэгуца помнит, что мастер ему еще понадобится — ведь конюшню тоже нужно будет перекрыть железом.

— Разве я сказал, что не подам?

Он наполняет две стопки и, тяжело переваливаясь, подходит к столу. Ставит выпивку и бросает хмурый взгляд на Михэлуку.

«А может, мне лучше уйти?» — думает мальчик. Но дядюшка Тасе крепко держит его, гладит по макушке и не сводит глаз с корчмаря.

— А леденец?

— Нет у меня леденцов! Могу дать бублик! — цедит сквозь зубы крестный, протягивая руку к связке, что висит над окном, выбирает бублик и, словно обжигаясь, держит его кончиками пальцев. — Бери, ненасытная утроба! Ступай к своей мамке и скажи, чтоб уложила тебя спать.