Шервуд Андерсон - Кони и люди [сборник litres]

Но, несмотря на это, ни она, ни ее отец не были испуганы. Они были, вероятно, слишком возбуждены, чтобы чувствовать страх. Мэй не помнила, что она переживала в это время. Не было слов, чтобы описать ее чувства.

Она неслась вперед, а отец следом за нею; они сбежали вниз по холму позади их дома, перебрались через речку; она несколько раз падала, но снова поднималась и продолжала бежать. Они добежали до изгороди на конце болота и кое-как перебрались через нее.

Но как странно изменился луг, по которому она столько раз бегала днем. (Еще будучи ребенком, Мэй постоянно играла на этом болотистом лугу и превосходно знала каждую лужу, каждый бугор, чуть ли не каждую былинку.) Странно, как изменился луг ночью. Как будто она и ее отец бежали по бесконечной степи. Они, казалось, уже бежали в течение нескольких часов, а лугу все не было конца.

После, когда она, Мэй, вспоминала об этом приключении, она начала понимать, как люди начинают сочинять сказки. Этот луг, по которому она бежала, был словно из резины, и он растягивался по желанию.

Не видать было ни деревьев, ни строений. Сперва она и отец держались близко друг к другу и все бежали и бежали в пустоту, в стену мрака.

Затем она его потеряла из виду, как будто мгла его поглотила.

Какой рев голосов вокруг! Где то вдалеке от нее деревья перекликались. Даже былинки, казалось, и те беседовали между собою возбужденным шепотом, понимаешь!

Как это было страшно! Изредка Мэй слышала голос отца. Он сыпал проклятиями.

– Будь он проклят! – не переставал он повторять.

Затем она услышала другой, страшный голос – наверное, голос негра, замышлявшего убийство. Она не могла расслышать его слов. Он что-то выкрикивал на странном, непонятном жаргоне.

Она остановилась; у нее не было больше сил бежать, и она опустилась на землю на краю ямы, наполненной водой.

Волосы рассыпались по ее лицу.

Нет, она не боялась.

То, что тут происходило, было слишком велико, чтобы этого бояться. Совершенно так же, – пояснила Мэй, – как былинка не может бояться восходящего солнца. И Мэй себя так и чувствовала, былинкой, такой крохотной, понимаешь ли, – песчинкой в бесконечной мгле – ничем.

Как она промокла! Ее сорочка прилипла к телу. Голоса вокруг нее не замолкали, а буря бушевала по-прежнему. Она сидела, опустив ноги в яму, и ей казалось, что какие-то предметы так и носятся мимо нее, – темные фигуры бегали, крича, бормоча, изрыгая проклятья.

Она нисколько не сомневалась, когда позднее все обдумала, что ее отец и огромный негр раз двадцать пробежали мимо нее, – так близко, что она могла бы прикоснуться к ним, протянув руку вперед.

Сколько времени просидела она там во мраке?

Этого не знала ни она, ни ее отец. Последний никак не мог потом определить, сколько времени он гонялся за кем-то, пытаясь достать его топором. Однажды он натолкнулся на дерево. Он отскочил и вонзил топор в дерево.

– Когда-нибудь днем я покажу тебе зияющую рану, которую отец нанес дереву.

Он так глубоко вонзил топор, что лишь с большим трудом вытащил его оттуда и, несмотря на свое возбуждение, он расхохотался, поняв, какого глупца разыграл из себя.

А она, Мэй, продолжала сидеть, опустив ноги в маленький пруд, положив голову на руки, пытаясь думать, стараясь понять хотя бы одно слово в невообразимом хаосе звуков. О чем она думала? Этого она не знает.

И вдруг к ней прикоснулась рука, белая, сильная рука. Она выползла откуда-то из пространства, как будто из земли, из-под ее ног. Сколько бы лет она ни прожила, если бы ей суждено было прожить тысячу лет, она никогда не сумеет объяснить себе, почему она не вскрикнула при виде этой руки, почему она не упала в обморок, почему она в ужасе не убежала.

– Любовь – это странная вещь, – сказала она Мод Велливер в то время, как они сидели на лугу под теплым звездным небом. Ее голос дрожал.

– Я поняла, что явился человек, которому я буду верна до гроба, – прибавила она.

И это, продолжала Мэй, было началом самой странной и самой захватывающей поры в ее жизни.

Она никогда не предполагала, что откроется кому-нибудь – уж, во всяком случае, не раньше, чем наступит день ее венчания, когда все опасности, грозившие любимому человеку, рассеются, как дым.

В ту страшную ночь, когда буря еще клокотала, эта рука, так неожиданно протянувшаяся к ней, успокоила ее и вернула ей уверенность.

Было слишком темно для того, чтобы различить лицо человека, которому принадлежала рука, но почему-то она сразу поняла, что он должен быть добр и прекрасен.

И она бесконечно полюбила этого человека – в этом она не сомневалась. Позднее он тоже сознался, что пережил приблизительно то же самое. На его душу тоже снизошел мир, как только он коснулся ее руки среди бушующей мглы.

Они почти ползком выбрались с луга и добрались до дома Эджли. Там они не зажгли огня, а сели на полу в комнате Мэй, держась за руки и беседуя вполголоса.

Прошло много времени, может быть час, и вернулся ее отец. Он выбрался на дорогу, долго бродил по окрестностям и все время слышал позади себя шаги. Это негр, принимая его за другого, шел по его пятам. Удивительно, что он не убил его. Тогда Джон Эджли бросился бежать и добежал до рощицы, сбив преследователя со своего следа.

Затем он снял сапоги и босиком добрался до дома.

И тот факт, что негр бросился преследовать другого вместо намеченной им раньше жертвы, сослужил последнему хорошую службу.

Этот человек в комнате Мэй был наконец свободен – впервые после двух лет преследования.

Оказалось, что он ранен; негр нанес удар, который убил бы его, попади он в цель, но дубинка скользнула по черепу и только поранила его, и из раны сочилась кровь. И все время, пока он сидел, держа ее руку и рассказывая о себе, капли крови падали на пол, «кап-кап-кап», а она полагала, что это вода капает с ее волос.

Это доказывало, какой это был человек – он ничего не боялся и безропотно переносил страдания.

Потом он слег в лихорадке и пролежал несколько недель, а Мэй ни на минуту не вышла из ее комнаты и мало-помалу вернула его к жизни; и ни один человек в Бидвелле не подозревал о его присутствии в доме Эджли.

Он ушел из их дома ночью, когда земля была окутана таким мраком, что нельзя было видеть своей протянутой руки.

Что касается истории этого человека, то она впервые рассказывала об этом Мод, потому что ей нужно было иметь друга, с кем бы поделиться. Даже ее отец, который рисковал жизнью, и тот не знает всего.

Мэй положила голову на руки и наклонилась вперед; в течение долгого времени снова царило молчание.

В траве стрекотали кузнечики; Мод слышала гулкие шаги на какой-то отдаленной улице.

В какой мир она попала, переехав из Форт-Уэйна. Куда штату Индиана до Огайо! Здесь даже воздух был другой. Она глубоко вдыхала воздух и оглядывалась в мягком мраке. Будь она одна, то ни за что не решилась бы оставаться на месте, где разыгрались вещи, подобные тому, что она только что слыхала. Как тихо здесь было теперь. Она протянула руку и дотронулась до платья Мэй; она пыталась думать, но ее собственные мысли были такие случайные, они витали в ином, странном мире.