Томас О'Крихинь - Островитянин

— Долгой тебе жизни! — сказала мама.

Неожиданно для всех нас, безо всякого предупреждения, на пороге дома объявился Патрик. Он вернулся из Нового Света, проведя там всего год. При себе у него не нашлось ничего, кроме одежды, да и та была уже не слишком хороша. Похоже, кто-то все-таки протянул брату руку помощи, чтобы тот мог возвратиться домой.

Мы полагали, что он проведет остаток своих дней как баловень судьбы, но в жизни бывает не так, как полагают, и именно так и вышло с Пади. Однажды весной оттуда снова прислали вызов для него и двоих его детей. Они быстро приняли приглашение. Пади взял младшего мальчонку на руки, потому что тот еще не умел ходить, и поехал, да так и держал сына на руках, покуда не добрался до места. Второй мальчик был уже покрепче. Патрик принялся трудиться, чтобы прокормить тех двоих и себя самого. Он тяжело работал каждый день и прожил так десять лет. Но, проведя там столько времени, брат так и не сумел отложить ни единого фунта, хотя ни разу не болел и не пропустил ни одного рабочего дня.

Патрик был высокий и сильный, любил труд и легко мог выполнять работу за двоих. Вот почему у него ни единого дня не было недостатка в работе все те годы, пока он жил в Америке. За такой срок многие часто лишались места, но бригадир старался навалить на лучшего всякую работу, какая только находилась, а как раз таким человеком и был Пади. Когда люди здесь слышали про это, они просто поражались.

Трое из нашего выводка удержались здесь, а трое других перебрались туда. Двое стариков в то время зависели от любимчика, то есть от меня, и в нашем домишке нас оставалось всего трое. Мне в ту пору как раз исполнилось двадцать лет, и мы довольно хорошо ладили. Я постоянно ездил на рынок в Дангян-И-Хуше — бывало, что сухопутным путем из Дун-Хына, а другой раз прямо через широкий и длинный залив Дангян. Время от времени у нас появлялись на продажу свиньи, рыба, овцы и все такое, а иногда и другая скотина или шерсть. Отправляясь туда первые несколько раз, я сильно удивлял остальных, когда по памяти указывал им дома и говорил, кто в них живет.

Однажды со мной поехал муж моей сестры Кать, Пади Шемас, и мы провели вместе целый день. Он был такой человек, что не мог просто взять в руки стаканчик виски или пинту темного пива и не осушить до дна. Причем он никогда не получал удовольствия от выпивки, которую покупал сам, но ему всегда было очень приятно, когда кто-нибудь тыкал его сзади в спину и приглашал выпить вместе.

Вдобавок ко всем чудесам в тот день он наклюкался вдрызг. Развезло его до безобразия. Ума у него от выпивки осталось не больше, чем в тот день, когда он впервые покинул колыбельку и ползал на четвереньках по всему дому. Ну так вот, к большому моему несчастью, он не отстал от меня, прежде чем подвинулся рассудком, так что мне не оставалось иного выбора, кроме как закусить удила и взять его с собой.

В разгар дня мы очутились на Главной улице. Люди толпами ходили туда-сюда, часть из них — те, кто нас знал, — шла нам навстречу, чтобы поприветствовать приехавших с Острова. И вот Пади Шемас заговорил отвратительным тоном:

— Откуда эти черти тут взялись? Что за вид у них такой дикий, а? Будьте вы все прокляты! Только болтать и можете, ничего больше! Никто из вас даже выпить не предложил, а ваши бедные родичи тем временем сохнут тут от жажды!

Ни словом не солгу, говорил он чистую правду, только что в ней было хорошего? Даже истина порой бывает горькой, но Пади Шемаса ничуть не тревожили слова, какие в то время срывались с его губ, потому что он был сильно пьян, а бесстыжему человеку легче делать свое дело, когда он в таком виде.

У меня, без сомнения, тяжесть ложилась на сердце, когда я слышал эти его слова, но даже если и так, что же мне оставалось делать, кроме как молча страдать в одиночестве?

Иногда мимо проходила пара полицейских, и я было радовался, что вот сейчас они схватят его за ухо, заберут от меня и посадят куда-нибудь, где и будут держать, покуда у него не станет все хорошо с мозгами. Но едва только Пади Шемас замечал, что они рядом, любой мог бы поклясться, что это церковный служка, таким он становился тихим и благонравным — ровно до тех пор, пока они не скрывались из виду. Как только люди короля удалялись, шапка Пади взмывала в воздух и он снова оставался единственным артистом на улице. Какой-то человек подошел было дать ему затрещину, но вместо этого просто поцеловал его! В самом деле!

Ну вот, было хорошо, да не было плохо [61] Традиционная присказка в ирландских народных сказках. Как правило, означает спокойную жизнь или неспешное путешествие, в том числе перед началом бурного развития событий. , и хотя человеку, как он думает, частенько приходится несладко, на самом деле часто все может быть еще хуже. Поэтому, пусть и чудну мне пришлось весь день с этим разбойником, самое трудное еще только предстояло.

Он сунул руку в карман и вытащил оттуда свою трубку. Глиняную трубку, в которой не было ничего, кроме мела.

— Мария, матерь Божья, у меня больше ни крошки табаку не осталось! Пойдем скорей вон в тот большой дом. Там в магазине наверняка есть хороший табак, — заявил он мне.

— Да ну что ты, там дальше еще будут магазины с табаком, что ты так привязался к этой лавке! — ответил я.

— О, даже если бы я был на Острове, я бы приехал оттуда за этим хорошим табаком.

— А что это за дом, где, ты говоришь, можно взять такой хороший табак? — спросил я.

— Магазин Аткинса, — объявил он. — Он вон там вот, — и показал пальцем через улицу.

Нет на земле такого человека, который признается, что в нем осталась хоть капля спиртного, когда речь идет о том, чтоб покурить табаку. В общем, я знал, что теперь эта птица меня ни из клюва, ни из-под крыла не выпустит, и мы отправились через улицу. Этот магазин был отделением большой иностранной компании, и там продавали все что угодно. Дом был большой, искусно украшенный. Между двумя прилавками на стуле сидела статуя в виде деревенской женщины, обращенная лицом к дверям.

Как только мы вошли в дверь, этот дурень снял шляпу и поприветствовал женщину:

— Доброго вам дня, миссис Аткинс!

Эта шутка вызвала в Дангян-И-Хуше столько веселья, сколько там, должно быть, не бывало со времен Великого голода. В магазине не осталось никого, кто прямо-таки не упал бы замертво в приступе смеха, который сотряс всех — и работников, и управляющих, — как только они услышали, что сказал этот идиот. Если бы они заметили хоть малейший признак того, что он выпил лишнего, то им бы и разницы не было, что́ такой сделает или скажет. Но по нему-то как раз абсолютно ничего такого не было видно.

Приближалась ночь, и все прочие с Острова, кто был в городе, собирались в обратный путь. Но что толку указывать на это моему товарищу: он, скорее, собирался направиться дальше на восток, чем обратно на запад, — и, по правде сказать, на восток ему бы сгодилось лучше, потому что в той стороне как раз находился сумасшедший дом, а в тот день именно там было единственное подходящее для него место.